Поиск-84: Приключения. Фантастика
Шрифт:
Пока все опять не стало первозданно белым.
Аля никак не могла отделаться от ощущения раздвоенности. Сидя в-незнакомой квартире и слушая еще не успевшую оправиться от горя пожилую незнакомую женщину, она никак не могла поверить в то, что та рассказывает ей о Викторе. О том самом Викторе — уверенном в себе, спокойном, строгом даже летчике, с которым она разговаривала и танцевала на Новый год. И ей все казалось, что это какая-то ошибка, что тот, настоящий Виктор, уехавший тогда на такси в аэропорт, действительно улетел к себе на Дальний Восток, а здесь погиб какой-то другой Легин, ничего общего с первым не имеющий. Уж слишком это разные выходили люди. Кроме того, мать Виктора Аля раньше никогда не видела, дома у них не бывала, и единственная знакомая здесь — Надя — еще не пришла с работы. Все это усиливало то двойственное состояние, которое, собственно, и заставило Алю прийти к Легиным, чтобы понять — что же такое произошло? На встрече одноклассников он был настолько реален…
И вот теперь, сидя у него дома, она не только не избавилась от неприятного чувства, но даже еще более укрепилась в нем.
Однако, слушая мать Виктора, Аля все сильнее испытывала другое чувство: раздражение, даже злость. Как же он мог?! Как мог… Правда, что конкретно «он мог» и на что она сердилась, Аля точно не могла сформулировать и от этого злилась больше.
А сидевшая напротив очень усталая женщина все рассказывала и рассказывала, иногда всхлипывая, замолкая на полуслове, и перед Алей вставала жизнь Виктора, — которого? — жизнь ей совершенно незнакомая, жизнь плоская и убогая, по сравнению с которой все презираемые им за обывательщину одноклассники выглядели просто образцами советских людей, несмотря на все их машины, дачи, выпивки и всю остальную дребедень. Да как он мог судить о них всех (и о ней, Але, в том числе!), если сам был по сути своей никем. Студент-недоучка, «летун», сменивший не одно место работы, человек, в детстве мечтавший стать космонавтом (с таким-то отношением к делу, ха-ха!) и не поднявшийся выше должности аэродромного электрика. Неудачник, ничего не добившийся в жизни, как он пыжился, изображая из себя «персону грата», как великолепно демонстрировал презрение к бывшим одноклассникам! О да, это, наверное, была его заветная мечта еще со школы — утереть всем нос. И когда не получилось — он пустился на обман, актер!
Аля остановилась, как человек, с разбегу налетевший на стену. Стоп, подумала она, что же это я? Человек погиб, нелепо, случайно погиб, прожив неудавшуюся, незаладившуюся жизнь, даже вот и семьи своей так и не завел, — придумал ведь (да еще как правдоподобно!) тогда и жену и дочку Олешку… — у родителей горе, а я на него обиделась. Ну захотелось ему почувствовать себя человеком, ну взял он взаймы у знакомого какого-нибудь летчика форму, ну соврал нам, ну и что? Что — кому-то это повредило? Нет ведь. Только ему. Теперь за ненормального считать станут… А может, у него действительно была больная психика? Вон ведь придумал для себя какую-то другую красивую жизнь. Мать вот его то же самое говорит…
А та, приобретя в Але покорную слушательницу, изливала ей душу со всей страстью долго молчавшего человека.
— Всю жизнь себе загубил… Навыдумывал какой-то свой мир, в котором жил… Там у него все удачно складывалось. Радехонек был, ни есть, ни спать, только все воображал, как там события развиваются, все время об этом думал. Моделированием это называл. Из-за этого своего моделирования и под машину попал — на ходу все выдумывал. С другом они это выдумали, еще в школе. Друг-то потом женился, человек человеком стал, а этот, …а Витя все так дурью и маялся, прости господи… До того раньше навоображаются, бывало, с другом, что могли эти свои выдумки как настоящую жизнь воспринимать. А потом друг-то перестал с ним возиться — жена, семья, дурь-то улетучилась, так он тогда рисовать стал. Рисовал он хорошо, иной раз посмотришь и действительно поверишь, что с натуры. Охо-хо… Да вот я вам сейчас покажу…
Ну вот и все, думала Аля, пока хозяйка ходила за рисунками, вот и все. Что ты хотела, то ты узнала. Ах, Витька, Витька… Пора прощаться и уходить домой. Гляну для вежливости, что ты там нарисовал, попрощаюсь, да и пойду… Ах, Витя, действительно, зачем ты пришел на встречу? Уж лучше бы так и остался неизвестным для всех одноклассников. Ведь был же хорошим парнем, а теперь? Что же теперь делать? Очень смутно Аля чувствовала, что все они, — весь удачливый их обыкновенный класс, — в чем-то виноваты перед Виктором. Но в чем, господи?..
…Мать Виктора принесла рисунки. Это были две картонные папки, весьма толстые, заполненные и обычными тетрадными листами, и ватманом, и бумагой для пишмашинок. Попадались тут просто листки бумаги и пачка плотного мелованного картона. В общем, весьма разношерстный набор, ничем не напоминающий специально сделанную аккуратную подборку (почему-то Але это представлялось именно так), но…
Но вот сами рисунки Алю поразили. Она просто не ожидала ничего подобного. Выразительные, сделанные уверенной рукой изображения (или картины?) поражали скрупулезнейшей проработкой деталей, почти фотографической точностью. Совершенно против воли Аля стала просматривать содержимое папок, напрочь забыв о желании уйти. И по мере просмотра перед ней раскрывался еще один Виктор (который по счету?), не тот, что погиб под колесами грузовика, и не тот, что был на вечере одноклассников. Но в этом новом Легине было что-то и от того и от другого. Не уверенный в себе пилот и не забытый судьбой неудачник, а удивительный художник был этот новый Виктор. Конечно, Аля не настолько разбиралась в искусстве, чтобы судить о степени дарования автора, но как бы придирчиво ни вглядывалась она в изображения на бумаге, каких-либо изъянов найти не могла, и в то же время ясно видно было, что в рисунки эти Виктор вкладывал всю душу, всю свою жизнь, и что в них, может быть, есть ошибки, но нет и не может быть фальши.
— И он… — Аля посмотрела на мать Виктора. — Он… никуда не посылал свои… работы? Никому не показывал?
— Нет, — равнодушно покачала головой та. — Он говорил, что рисует для себя. Да если бы и послал их куда-нибудь — ну и что? Кто он такой?
Она не интересовалась этими рисунками. Для нее они были единственной забавой непутевого сына, непонятно почему так взволновавшей гостью. Что толку в этих картинках, когда сына-то нет?
Внезапно горькое чувство утраты всколыхнулось в сердце Али. Запоздалое бессильное сожаление, что вот жил на свете человек, никем не понимаемый и никем не замечаемый, и от этого несчастный. И никому не было до него дела. А ведь вспомни хотя бы кто-нибудь из одноклассников о Викторе, и все могло бы быть иначе. Даже если бы она, Аля, вспомнила и подумала бы — а как он живет, чем? А так ведь погиб одаренный человек, может быть очень хороший художник, и только после его смерти становится понятно, кого потеряли… Потеряли потому, что не были не то что в достаточной мере, а даже просто чуткими, отзывчивыми, внимательными… Мы все, более удачливые…
Уже не испытывая ни прежней досады, ни раздражения, а только щемящую боль в душе, Аля продолжала медленно рассматривать рисунки. Чего тут только не было! Пейзажи, сценки из рабочей жизни, отдельные лица, бытовые зарисовки… Некоторые рисунки сделаны были в цвете, и Алю опять поразило гармоничное сочетание красок, местами словно делавших изображение объемным. Особенно поразил ее рисунок раннего утра — настолько точно были переданы цветовые переходы, особенно перламутровый отблеск еще не взошедшего солнца на облаках.
Рассматривая этот рисунок, Аля заметила, что он пронумерован и помечен какими-то непонятными значками. Тогда она стала внимательнее разглядывать другие рисунки и обнаружила, что все листки в папках не свалены в беспорядке, а лежат строго по номерам, а многие имеют довольно пространные надписи. И постепенно Аля поняла, что Виктор иллюстрировал свои модели. Вернее — одну модель, поскольку все рисунки в конце концов представляли собой один большой цикл. И вот перед Алей стала проявляться еще одна, неведомая, сторона жизни Виктора. Его «летная работа». Точнее — жизнь того Виктора, который приезжал на встречу с одноклассниками. В каком-то смятении Аля листала содержимое папок, вглядываясь в запечатленные фрагменты никогда не существовавшей жизни, все с большим трудом отгоняя вновь появившееся первоначальное ощущение, что на встрече как раз был настоящий Виктор. Ну как можно было усомниться вот в этом рисунке, изображающем инженера отряда, если Виктор описал его Але именно таким? Или вот вертолет на берегу моря. Как он нарисовал так реально галечный пляж? А вот Витя рядом с космонавтом Горчаковым. Сразу после приземления: космический корабль, покрытый темной окалиной, и рядом вертолет. Надпись на рисунке наискось, не Витиным почерком: «Вите, как первому нашедшему: спасателю от спасенного — спасибо!». Вот они уже с семьями на рыбалке, у костра. Вот и Лена. Пробует уху, вытянув губы дудочкой. Из под платочка выбилась прядь русых волос и светится в солнечном луче. Вот Лена смеющаяся, с огромной рыбиной в руке. Дальше шли почти сплошные портреты Лены в разной обстановке: на работе, дома, в походе, в загсе, на пляже. Рисунки были сделаны просто потрясающе: казалось, что изображения живые, только непонятно почему не двигаются. Чувствовалось, что автор старался изобразить Лену как можно лучше. Аля горько усмехнулась, разглядывая портреты жены Виктора. Довольно обычное лицо, миловидное, ничего особенного. Но художник так нарисовал его, что постоянно в чертах Лены чувствовалось какое-то неуловимое, почти колдовское, обаяние…
Он талант, подумала Аля, настолько ошеломленная, что была неспособна на какие-либо эмоции.
Дальше шли семейные портреты. Витя, Лена и Олешка. Витя в летном зимнем обмундировании с Олешкой на руках, Витя в кабинете медпункта на приеме у Лены — рядом торчит Олешкина Головенка. Витя и Олешка в вертолете, Лена смотрит на них с земли. Какой-то семейный праздник — полно сослуживцев Виктора и Лены, Витин бортмеханик Куц показывает фокусы, и лицо у него такое, что помереть можно со смеху…