Поиск-87: Приключения. Фантастика
Шрифт:
«Да что я, будто красна девица! — рассердился он. — Подумаешь, Рошар не доставил меня под ручку до самого дома! В конце концов, он занимается своим делом и справедливо полагает, что с Земли не пришлют сопливого юнца, за которым нужен присмотр».
— Ну что, похож я на сопливого юнца? — пробормотал Кратов, оттягивая неизбежный миг прыжка в бездну.
— Вы хотели бы получить ответ? — откликнулся услужливый голосок.
— Ни за что! — жалобно вскричал Кратов.
— Ну, тогда смелее вперед, — с некоторым, как почудилось Кратову, злорадством сказал «Буратино».
«Не трусь, звездоход, — подумал Кратов. — На тебя Галактика смотрит!»
Он присел на край окна и перекинул ноги наружу, пятками ощущая громадную высоту. Анорак наполнился упругим ветром, капюшон парусом забился над плечами. «Мамочка моя, — подумал Кратов. — Только бы этот хваленый гравитационный туннель не забарахлил!..» Ему стало весело от подобной мысли: сфазианская техника не могла барахлить. Напряженно улыбаясь, он заставил себя расцепить пальцы, судорожно впившиеся в подоконник или как это здесь называлось, и тихонько, будто в ледяную воду, соскользнул в бездну…
Вместо того чтобы камнем ухнуть вниз, он прочно, устойчиво завис в нескольких метрах от колоссального витка раковины космопорта, лениво разворачивавшегося в струях неживого зеленого света. Светилось само небо — у Сфазиса, искусственной планеты-гиганта, не было солнца. Окно неторопливо уплывало от Кратова куда-то вверх, пока он сражался с паническим желанием за что-нибудь схватиться. «Должно быть, я крайне глупо смотрюсь со стороны. Но, в самом-то деле, в нас, людях, еще крепко сидит рефлекторное убеждение, что летать можно лишь на чем-либо, внутри чего-либо. Или, на худой конец, за что-либо уцепившись». Кратов осторожно поднес руку к лицу — она была объята уже знакомым призрачным ореолом.
— Вперед, — попросил он шепотом. — Юго-юго-восток!
Космопорт лихо прянул прочь, хотя никакого движения не ощущалось, даже парусившийся поначалу анорак опал.
— Летим, звездоход! — обрадовался Кратов и уже твердым голосом скомандовал: — Быстрее! Еще быстрее!
Кратов летел над Сфазисом ниже облаков, напоминая себе не то осеннего паучка-путешественника, не то сорванный порывом ветра листик. Ему хотелось бы удивиться как положено, однако для этого необходимо было остановиться, сосредоточиться, попытаться осмыслить первые впечатления, а останавливаться он пока совсем не желал. Временами он пробовал махать руками наподобие крыльев, чтобы как-то управлять движением, но это помогало весьма слабо. «Дьявольщина, мне же надо направо», — в растерянности подумал он, и его незамедлительно развернуло направо. «Хорошо бы пониже», — возжелал он, ободренный успехом, и тут же покатился под уклон воздушной горки.
Чувствуя, что начинает окончательно осваиваться в своем необычном положении, Кратов отважился принять непринужденную сидячую позу, и ему это удалось, хотя и кувыркнуло предварительно через голову несколько раз. Под ногами неторопливо, торжественно распахивалась панорама Сфазиса, разлинованная на правильные разноцветные участки, разительно напоминающая гигантскую шахматную доску. Кратов напрягал зрение, стараясь хотя бы что-то разглядеть, и порой ему везло. Он видел прямоугольные коробки из белого камня, схожего с ноздреватой пемзой, совершенно безжизненные, словно бы заброшенные обитателями. А у подножия голубых туповерхих термитников просматривалось активное копошение. Некоторые квадратики шахматной доски были наглухо укутаны клубами дыма, спокойно вихрившимися в очерченных для них пределах.
Сигнал вызова сработал внезапно, потому что Кратов увлеченно загляделся на строение, до чрезвычайности похожее на руины рыцарского замка, и не заметил, как под ним возник прямоугольник чистой зелени с умилительно аккуратными домиками, крытыми черепицей. Заложив крутой вираж — так, что в ушах запело, — Кратов пошел на снижение. На миг ему померещилось, будто он врезался в упругую перепонку, которая тут же расступилась перед ним и так же быстро сомкнулась позади. После ряда неуклюжих маневров на малой высоте ему удалось-таки совершить благополучную посадку посреди зеленой лужайки. Земля больно ударила по пяткам, и Кратов замахал руками, чтобы удержать равновесие.
К лужайке со всех сторон подступали низкие деревья с тяжкими кронами и кривыми стволами в глянцево-лиловой коре. За ними маячил двухэтажный коттедж, этакий пряничный домик с леденцовыми окошками. После некоторого размышления Кратов двинулся туда, стараясь не помять зеленый ковер под ногами. Но хрусткая жесткая трава, очевидно, была привычна к неделикатному обращению и моментально распрямлялась.
На крыльцо пряничного домика вышла высокая и очень красивая женщина в легком белом сарафане, с корзинкой в руке. Заслонив глаза от света ладошкой, она попыталась получше рассмотреть Кратова. Ее золотистые волосы немыслимой длины и роскоши ниспадали через загорелое плечо едва ли не до колен.
— Здравствуйте, — сказала она низким голосом, отдавшимся у Кратова где-то под сердцем. — Вы будете у нас работать? Меня зовут Рута. Добро пожаловать в Парадиз.
— Константин, — представился Кратов, чувствуя себя в громоздком анораке весьма неуютно. — Можно Костя…
— А я знаю, — произнесла Рута, легко сбежала по ступенькам и ушла за домик.
Пожав плечами, Кратов поднялся на крыльцо, толкнул дверь и очутился в маленькой прихожей, где пахло сушеными травами и, кажется, грибами. Висевшее на стене маленькое пыльное зеркало безжалостно отразило его вытянутую физиономию.
— Кто там? — послышался недовольный скрипучий голос. — Что ты забыла, Руточка?
— Это не Руточка, — с нарастающим раздражением сказал Кратов и вошел в комнату.
Первое, что бросилось ему в глаза, было огромное кресло, обитое черной кожей, в медных бляхах, с невероятно высокой, загнутой назад спинкой. В кресле, запрокинув изможденное морщинистое лицо и страдальчески вздыбив седые кустистые брови, восседал пожилой человек. Это был Григорий Матвеевич Энграф, руководитель представительства Союза планет Солнца при Галактическом Братстве. По правую руку от Энграфа располагался низенький столик, заваленный листами плотной бумаги, исчерканными вдоль и поперек. Такие же листы были обильно рассеяны по полу. Слева находился обширный, во всю стену, мемоселектор, бешено мигавший индикаторами поиска. В дальнем углу маленький тумбообразный когитр присосался перифералами к мемоселектору и тоже трудился вовсю. А рядышком — у Кратова даже слюнки потекли — мирно пребывал прекрасно выполненный, компактный и высокопродуктивный лингвар экстра-класса. Стационарного типа, зато избирательность на любом уровне! Там, где до сих пор доводилось работать Кратову, применялись, как правило, лингвистические анализаторы типа «Портатиф де люкс», избирательность которых оставляла желать много лучшего. В контактах с разумными расами, обладавшими звуковой связной речью, они еще годились, но едва только доходило до абстрактных образов, лингвары начинали пробуксовывать… По экрану лингвара метались нервные искры, время от времени он прерывал свое раздумье и принимался вещать глубоким многозначительным голосом что-нибудь вроде: «Летать… вылетать… пролетать…» После чего по лицу Энграфа проскальзывала гримаса сдержанного отвращения, и смущенный лингвар немедля умолкал.
В комнате не было никакой иной мебели. Кратов успел приметить, что еще два кресла попросту были выкинуты на веранду, где и торчали кверху витыми ножками.
— Молодой человек, — нежно сказал Энграф, открывая выпуклые, черные до невероятной глубины глаза. — Отойдите, вы заслонили мне видеал своим торсом.
Кратов оторвался от сладостных мечтаний насчет того, как удачно вписался бы лингвар экстра-класса в интерьер космического корабля ксенологической миссии. Обернувшись, он обнаружил за собой большой экран, по которому медленно ползли, повторяясь через равные промежутки, светящиеся знаки, поразительно смахивавшие на кабалистические письмена.