Поиск-90: Приключения. Фантастика
Шрифт:
Мигалева решительно вошла в кабинет. Обвела взглядом присутствовавших.
— Посадите старуху! — не попросила, а скорее потребовала она.
Ханов подставил стул. Мигалева села.
Мы ни минуты не сомневались в том, что она не скажет нам правды, но этого от нее и не требовалось. Главное сейчас — узнать, о чем она догадывается, а о чем не имеет ни малейшего представления. В одном только мы были уверены, что со своей стороны Мигалева преследует ту же цель.
— А я ничегошеньки не знаю, — поудобнее устроившись на стуле, сообщила Мигалева.
— А мы вас еще ни о чем и не спрашивали, — в тон ей ответил Ханов.
— Так и спрашивать-то меня, сынки, не об чем… Истинная правда.
— Но мы все же попробуем, — улыбнулся Пискунов. — С вашего разрешения…
— Деваться некуда, — тяжело вздохнула Мигалева.
— Когда вы приехали на станцию Гора? — спросил Ханов.
— В начале прошлого года…
— Цель?
— Подружка у меня здесь живет. Списались. Вот я и… А чо век одной коротать? Ни родных, ни близких… Я вам адресочек дам, сами у ей и спросите.:.
— Спросим, — заверил Пискунов. — А Епифанова давно знаете?
— Митрофана-то? Да, почитай, с конца ноября. Недавно… Месяц с небольшим…
— Каким образом познакомились? — спросил я.
— В церкви встретила. Пожалился он мне. Горе у него… Обокрали. Документишки какие-то там… Книжку трудовую. А без их куда? Пропадешь нонче без бумаг. Ну, я и… Господь милостив… Да далеко он. А мы по земле ходим. Кто пожалеет?
— И чем же занимался Епифанов все это время?
— Устроила его в церковь. Истопником. Работал… Я ведь без родителев росла… Настрадалась. Мне любую божью душу жалко. Кто человека наставит? Кто душу его мятущуюся успокоит? Кабы не возопил после человече ко Господу Богу нашему: «На спасение стези настави мя, студными бо окалях душу грехми и во личности все житие мое иждих: но твоими молитвами избави мя от всякия нечистоты…»
— С кем встречался ваш квартирант? — дослушав до конца монолог Мигалевой, спросил Пискунов.
— Да ни с кем. Может, на работе?.. Дома ни с кем. Я насчет ентого строгая. Ко мне люди ходят. С богом поговорить… Совета спросить. Да грехи замолить, что за долгую жизнь накоплены были…
— Грехи не замаливать — искупать надо, — усмехнулся Ханов. — Что в молитвах-то толку?
— Не скажи, мил человек, — пристально посмотрела на него Мигалева. — Безумне, окаянне человече, в лености время губиши: помысли житие свое, и обратися ко Господу Богу, и плачися о делах твоих горько… Вот так!
Ханов растерянно пожал плечами. Ответить тем же он не мог. Мешал пробел в богословии.
— А фамилия Красноперов вам что-нибудь говорит? — видя замешательство Ханова, спросил Пискунов.
— У Господа нашего много детей. Кто их считал? — подняв вверх глаза, распевно произнесла Мигалева. — Но… врать не буду. Витьку знаю. Приходил он к нам. Только неизвестно мне, какими греховными делами они с жильцом моим связаны были. Не посвящена. Да и не вникала. Своих забот…
— А вы знаете, что Красноперов убит? — спросил я.
По лицу Мигалевой пробежала тень. Она опустила голову, словно бы собиралась с мыслями. Но я заметил, что в глазах ее сверкнул какой-то огонек. Будто искорка пробежала.
— И… кто же его, грешного? — наконец спросила она.
— Думаем, что ваш жилец Епифанов…
— По скользкой дорожке пошел, — огорченно покачала головой Мигалева. — Студными бо окалях душу грехми…
— Разве это грех? Это называется несколько по-иному. Преступление.
— Вам лучше знать, сынки, — Мигалева послушно склонила голову.
— А вы разве ничего не подозревали? — спросил Пискунов. — Женщина вы, по всему видать, наблюдательная…
— Ничего не могу сказать. Не в курсе, — скороговоркой ответила Мигалева.
— Ну, а тайник? — спросил Ханов.
— Видела… — потупилась Мигалева. И снова в ее глазах сверкнул огонек. — Но… думала, что будку собачью ремонтировал…
— Кто? — резко спросил я.
— Э-э… Этот… Э-э…
— Кто? — вновь спросил я.
— Этот… — Мигалева явно была в замешательстве. — Этот… Жилец мой… — наконец произнесла она, по выражению наших лиц понимая, что сказала что-то не то и не так. Ей вдруг стало нехорошо. Схватившись рукой за сердце, Мигалева тяжело, с надрывом вздохнула. Лицо ее исказилось от боли.
— Вам плохо? — взволнованно спросил Пискунов, хватаясь за горлышко графина.
— Нет, нет, нет, — жестом остановила его Мигалева, и снова, уже в который раз, вспыхнула в ее взгляде загадочная искорка.
— Значит, Епифанов ремонтировал собачью будку, — подвел итог Пискунов, все еще держа под рукой графин. — Так?
— Да разве я знала, что он там тайник мастрячил! — с нескрываемой злостью выкрикнула Мигалева. — И за что же он его?.. — как бы рассуждая сама с собой, спросила она.
— Кого? Кто? — поинтересовался Ханов. Но Мигалева не удостоила его даже взглядом.
«Спросить или нет у Мигалевой о мужчине в белом полушубке? — сверлила меня мысль. — Нет, пожалуй, не стоит. Надо бы подкинуть ей эту информацию… через Епифанова!»
— Скажите, Авдотья Поликарповна, — я решил сменить тему, — а галоши вам Епифанов когда отдал?
— Тридцать первого декабря, вечером, — устало ответила Мигалева.
— И велел сжечь?
— Велел…
— Так почему же не сожгли?
— Так новые же почти, — Мигалева недоуменно посмотрела на меня. — Жалко…
— Пожалуй, все. — Я поднялся из-за стола. — Если у нас появятся вопросы, мы вас вызовем. Сейчас можете идти… домой.
— И все таки надо было спросить ее в лоб, — подождав, пока за Мигалевой закроется дверь, сказал Пискунов. — Не люблю я этих… — Он покрутил растопыренной ладонью в воздухе.
— Признание подозреваемого не есть доказательство его вины, — наставительно произнес Ханов.
— Но на этом, тем не менее, и чаще всего следствие строит свое обвинение, — возразил Пискунов.