Поиски счастья
Шрифт:
Посидев несколько минут, Василий поднялся, взял шапку.
— А чай? — спросила Дина: гость даже не дотронулся до чашки. — Вы что приходили, Василий Игнатьевич?
— Так, ничего. На душе муторно.
И ушел — кряжистый, бородатый.
— Странный он какой-то, — заметила Дина.
— Трудно ему, — отозвался Кочнев. — России не знает, не понимает многого и понимать не хочет. Подай ему Амур — и баста! — Иван Лукьянович застегнул воротник черной косоворотки.
Ему было досадно, что он не сумел переломить Устюгова, сделать этого человека полезным революции.
Дина закутала сына в одеяло из заячьего пуха и понесла на свежий воздух.
Кочнев остался один. Бездействие угнетало его. К тому же он так много говорил с чукчами, что опасался, как бы люди не охладели к его словам, не видя никаких действий.
Кочнев не знал, что десять дней назад подпольная группа в Славянске оцепила ночью дома колчаковцев, разоружила всех, кто не был в отъезде, арестовала их и на следующий день провозгласила образование Революционного комитета Чукотки.
Иван Лукьянович сидел в глубоком раздумье, когда увидел, что к его домику подходит большая группа вооруженных чукчей во главе с Элетегином. В руках у них были луки, древние щиты, винчестеры, пики, на одежде висели колчаны со стрелами. «Что это значит?» — подумал Кочнев. За годы, проведенные с этим народом, он никогда не видел ничего подобного.
Люди шли к нему. Через минуту, необычно шумливые, они уже заполняли его комнату. В окно было видно, что со всех сторон к домику тянулись чукчи.
Среди входивших были двоюродные и троюродные братья Элетегина и другие его родственники по отцовской линии.
Всю осень Элетегин отсутствовал: он уходил на поиски пропавшего отца. Сейчас Кочнев видел Элетегина впервые после его отлучки. Видимо, он только что вернулся.
— Ван-Лукьян! — не здороваясь, с карабином в руке, возбужденно выкрикнул Элетегин, расталкивая братьев. — Ван-Лукьян! — повторил он и, задохнувшись от волнения, больше ничего сказать не смог.
— Что случилось? Здравствуй, Элетегин! — Кочнев внимательно смотрел на этого плечистого сорокалетнего чукчу с загорелым лицом и выстриженными на макушке черными волосами, которые обрамляли его голову как венец, почти прикрывая глаза.
— Ты выбросил болезнь. Смерть победил. Очень сильный ты, Ван-Лукьян! Теперь помоги нам найти «цену несчастья». Пойдем с нами!
Элетегин сделал паузу. Глаза его горели, он оглядел всех собравшихся: ведь это они настаивали на том, чтобы пойти к Ван-Лукьяну. «Пусть же услышат от него то же, что говорю им я», — : думал он.
По выражению «цена несчастья» Кочнев понял, о чем идет речь. Он читал об этом и у Богораза.
— Пусть тоже тоскует и томится, говорю я! — кричал на всю комнату Элетегин, прижимая к груди винчестер. — А они, — он показал на братьев, — говорят: не надо убивать жену и детей.
— Большая плата всегда лучше крови, — ответил ему дядя.
— Нет! — исступленно — выкрикнул Элетегин и в гневе вырвал из своей головы клок аспидно-черных волос, — Нет! Дух жертвы не успокоится!
— Ты узнал его имя? — спокойно спросил Кочнев.
— Гырголь! Он убил отца.
Кочнев однажды, очень давно, видел Гырголя. Оказалось, что Элетегин дознался, куда сгинул отец. Кутыкай поделился этой вестью с пастухами, те — с женами, и поползли слухи по тундре, как туман по низине. Сын убитого подкараулил ночью Кутыкая в стаде и долго с ним говорил. Пастух вначале испугался, потом успокоился, а в конце концов сказал про Гырголя: «Плохой! Убийцу убивают. Я желаю его смерти».
Элетегин обещал Кутыкаю не выдавать его, назвал пастуха тумга-тумом и вернулся в родное поселение, чтобы собрать родственников убитого и с ними отправиться для свершения кровавой мести. Так требовал древний обычай.
— Это очень позорно — не отплатить за кровь! — продолжал шуметь возбужденный Элетегин. — Даже самый дальний родственник должен принять это близко к сердцу! А вы?!
Одни его поддерживали — это были те, кто уже вооружился ружьями, луками, пиками; другие не соглашались. Да, конечно, оставить без возмездия убийство нельзя… «Однако, разве наша работа — дело убийства?»— спрашивали они.
— У Гырголя много родственников, — говорили третьи, — они станут потом убивать наших детей. Вражде не будет конца.
— Лучше взять большую плату. И дух жертвы успокоится, — снова посоветовал пожилой брат убитого.
Вернувшись с прогулки, Дина не смогла попасть в переполненную комнатку и ушла к Наталье Устюговой.
Чукчи были возбуждены. Кочнев пока не вмешивался. Слушал, соображал. Люди спорили.
— Амгуэмская тундра далеко. Если пойдем — как оставим детей и жен? Кто станет охотиться?
— Вижу, слабым ты становишься!
— Чьи мысли в твоей голове?
— Плату за кровь получить надо, однако!
— Ну, если ты говоришь, то я согласен.
— Ум теряю.
— Горе мне горло стеснило.
— Худой год.
— Вот беда: детей много.
— Однако, я состарился. Старик я.
— Смешной ты человек!
— Ум Гырголя склонен на худое.
— Словно сердце мое схватил Гырголь! — и краска гнева снова бросилась в лицо Элетегину.
— Бабы вы бессильные! — поддержал его двоюродный брат.
— Зачем детей убивать станем? Гырголя надо.
— Маленькая плата? — выкрикнул Элетегин. — Пусть мучиться станет, как я!
— Это верно.
— Если не убьем, сам станет других убивать. Хозяином тундры себя объявил.
— Как можно быть хозяином тундры?
— Идите! Убивайте! Мы станем кормить ваших детей! — выкрикивали у дверей возбужденные чукчи.
— А за что Гырголь убил отца, Элетегин? — спросил Иван Лукьянович.
— Всех, сказал, убивать стану, кто в Амгуэмскую тундру придет с товарами.
— И раньше так поступали богатые оленеводы?
Чукчи отрицательно покачали головами.
Кочневу стало ясно, что убийство, совершенное Гырголем, — это преступление не бытовое, оно носит классовый характер, порождено всем ходом жизни на этой далекой окраине. Видимо необычность преступления и взволновала так чукчей. Иван Лукьянович всмотрелся в решительные, напряженные лица. «Но ведь мало того, что классовый смысл убийства понимаю я, — подумал Кочнев, — нужно, чтобы его поняли они. Надо помочь им вырваться из рамок понятия обычной кровной мести, направить энергию возмущенного народа не на частности, а на все зло в целом. Сама жизнь пришла мне на помощь!»