Поиски
Шрифт:
Для начала я решил взять несложную тему. Она была не так уж увлекательна, но почти наверняка должна была дать мне определенные результаты. Итак, я принял решение немедленно начать исследование структуры некоторых манганатов; я был почти убежден в том, что расположение атомов в них сводится к одной из простейших симметрий, и тем не менее по каким-то причинам структура их была до сих пор не исследована. Если я смогу решить эту проблему, я создам себе известную репутацию.
Я обдумал все это со всей возможной объективностью, Я мечтал взять затем какую-нибудь крупную тему. У меня был план заняться
Я все прекрасно понимал, и потому в день, когда моя установка была закончена, я приступил к исследованию структуры манганатов. Тремлин одобрил меня: «Академически правильный выбор», — сказал он (у меня всегда было отвращение к слову «академический»). Зашел Остин и задал традиционный вопрос: «Все в порядке?»
— Установка готова, профессор, — сказал я. — Я намерен заняться выяснением структуры манганатов.
— Ага, — кивнул он, вышел из комнаты и вернулся опять, поигрывая цепочкой для часов. — Работа над кристаллами — очень сложная вещь, — возвестил он.
После этого он удалился.
Я твердо решил отложить пока свои более широкие планы и заниматься структурой манганатов, но это было слишком большим испытанием для моего терпения, и я стремился закончить эту свою первую работу возможно скорее. Я должен был работать очень тщательно, но при этом я торопился и никогда в жизни не работал так много. Мне хотелось поскорее покончить с манганатами. И хотя я старался держать в узде свои мысли, иногда они все-таки устремлялись в более увлекательное будущее.
В течение трех месяцев, до середины лета, я ежедневно приходил в свою лабораторию в половине девятого; светящееся пятно гальванометра тихо ползло по шкале и замирало, я записывал результаты, повторял опыт, изменяя угол камеры, и опять следил за движением светящегося пятна. И так каждое утро, до того момента, когда за мной заходил Шерифф и мы вместе отправлялись завтракать. Обычно мы шли в закусочную, находившуюся по соседству, я всегда завтракал стоя — за целое утро я уставал от сидения.
Днем я сидел в библиотеке при лаборатории, обложенный графиками, и систематизировал результаты утренних опытов. В течение долгого времени эти результаты казались лишенными всякого смысла, но вскоре я уже мог, глядя на них, думать: «Это исключает второе решение» или «Пожалуй, это похоже на другие результаты». От чая и до обеда я еще три часа отдавал опытам, после обеда я возвращался опять в лабораторию и уходил только тогда, когда уже нужно было спешить, чтобы поймать последний
До сих пор я помню эти вечера в моей лаборатории. Я ужасно уставал. Однако даже в этой усталости, мне кажется, был привкус романтики. Зажмурившись, чтобы стряхнуть с себя гипнотическое состояние, наступавшее после долгих часов наблюдения за движущимся пятном, я мог уже как посторонний человек получать удовольствие от ровного жужжания и гудения моей установки, от порядка и аккуратности, царящих в лаборатории. При свете лампочки гальванометра мои записи с рядами ровных мелких цифр радовали глаз. Часто, борясь с усталостью, я вставал и несколько минут шагал по комнате; выходя в темный коридор, я оглядывался назад и испытывал чувство удовлетворения.
Вечерами коридоры казались длинными и незнакомыми, шаги мои замирали в густой темноте. Но из одной или двух дверей обязательно просачивался свет. Со временем я познакомился почти со всеми, кто засиживался в лабораториях по вечерам. Я прерывал свою работу, чтобы переброситься несколькими словами с зоологом насчет рыб, которых он препарировал, выкурить сигарету с микробиологом, занятым культурой вирусов, или заглянуть к Харвею, пытающемуся расщепить ядро фтора, и наблюдал вместе с ним следы вспышек от частиц на экране.
Однажды вечером я шел мимо зоологической лаборатории, дверь в комнату, где происходило кормление, была открыта, и я увидел маленького человечка в матерчатой шапочке, с огорчением взиравшего на двух хорьков. Я немного знал его, это был Джепп, лаборант, на попечении которого находились животные.
— Добрый вечер, сэр, — мрачно сказал он. У него был слегка вздернутый нос и карие глаза, похожие на птичьи.
— Что случилось? — спросил я.
— Мы изучаем влияние различной пищи на период деторождения у хорьков, сэр. — Я быстро сообразил, что «мы» означало Джеппа и профессора-зоолога. — Мы нашли кое-что, заставляющее их спариваться как раз в середине сезона, когда они обычно этим не занимаются, если так можно сказать.
— Очень любопытно.
— Если мы правы… — Голос Джеппа звучал мрачно. — Мы накормили этой штукой четырех хорьков. Так трое из них прыгают вокруг четвертой, как… как вокруг кинозвезды на курорте. А ей будто ничего и не нужно, кроме как спать и есть. Она даже не смотрит на самцов.
— Вероятно, тут есть какая-то причина, — пробормотал я.
— Я тоже надеюсь на это, — Джепп немного просветлел. — У меня мелькнула одна идея на этот счет… Может быть, она девственница. Эти всегда медленнее раскачиваются. Вы ведь знаете, у людей тоже так, сэр.
Вернувшись в свою лабораторию, я четыре раза начинал одно и то же, прежде чем избавился от того впечатления, которое произвел на меня укоризненный взгляд Джеппа.
К началу лета я был уже совершенно убежден, что определил структуру манганатов. Как я и предполагал, достигнуто это было путем непосредственного анализа. Мне везло, и я ни разу не пошел по ложному следу. Однако впереди было еще несколько месяцев, чтобы проверить результаты: надо было, кроме того, испробовать еще одну или две маловероятные возможности, это настолько укрепило бы мои позиции, что уже никакие сомнения не могли бы поколебать мою уверенность.