Поиски
Шрифт:
— Ты не так устроена, — сердито сказал я.
Она покачала головой.
— Я сама убеждаю себя в этом, но пари держать не стала бы.
— Надо взять себя в руки.
— В этих делах никому не удается держать себя в руках.
— Этот твой проклятый фатализм… — вырвалось у меня.
Одри улыбнулась.
— Я помню, как ты обычно ругал меня за него. Это было давным-давно.
— Если бы я мог, я выбил бы его из тебя и сейчас.
— Ты единственный мужчина, который мог бы это сделать, — сказала она. Она смотрела на меня и улыбалась, зрачки у нее расширились. — Если кто-нибудь может меня встряхнуть, так это ты.
— Ты хочешь сказать…
— Если бы ты захотел, ты мог бы мне помочь.
Я помедлил в поисках слов, которые прозвучали
— Это не так просто.
— Ты хочешь сказать, что тебе это было бы тяжело. Но ты не влюбился бы в меня опять. Как ты думаешь?
— Я был бы очень огорчен, если бы это случилось, а ты, вероятно, была бы огорчена, если бы этого не случилось.
Она рассмеялась.
Я сказал:
— Мне так и не удалось влюбиться в кого-нибудь другого.
— Ты еще влюбишься. И хоть это нехорошо, но, когда ты влюбишься, я буду ревновать тебя.
Потом она добавила:
— Мне пора идти, Чарльз будет меня ждать. Когда я увижу тебя опять? Если ты хочешь помочь мне, ты должен приехать к нам в Саутгемптон. И время от времени проводить у нас уикенд. Тогда у нас будет возможность поговорить.
— Я скоро приеду, — сказал я.
Я не поехал к ним. Какое-то время я тешил себя этой мыслью, представляя себе, как буду спать с ней, тайно или в открытую, гадая, способен ли я пойти на скандал. Но теперь моя любовь уже была не той и я не был настолько влюблен, чтобы не знать, что мечты никогда не сбываются. Вернувшись к ней, я не рисковал бы скандалом; но я бы сознательно обрек себя на муки ревности. Зачем? Она никогда не оставит Шериффа. Я знал, что она любит его, порой презирая себя за это, пытаясь спастись от этого чувства, тоскуя иногда по прошлому, и тем не менее она была в плену любви. Что бы Шерифф ни делал, как бы бестактно он себя ни вел, все это будет только усиливать ее любовь; я слишком хорошо понимал это, зная себя и ее. И, кроме того, на печальном примере Ханта я убедился, к чему может привести страсть.
Все, что она говорила, каждая ее интонация, все, что я на собственном и чужом печальном опыте узнал о причудах любви, говорило мне: она будет любить Шериффа вопреки себе и мне, куда бы это ни завело ее, пока само время в конце концов не излечит ее. Если я войду снова в ее жизнь, это доставит ей удовольствие, но не избавит ее ни от глубокой неудовлетворенности, ни от любви, которая сильнее потребности в счастье; она будет спать со мной, и я испытаю восторг былой страсти, но для нее это не будет иметь никакого значения, а я еще настолько любил ее, что это причинило бы мне страдание. Я мог представить себе, как мне будет больно, когда в конце концов что-нибудь случится, как и должно быть, и ей придется выбирать — остаться с Шериффом или жить со мной. Она с сожалением улыбнется мне, с любовью ему и скажет: «Я не могу уйти. Ты ведь знал все заранее, правда?» Нет, я понимал, что я должен держаться подальше. Я ощущал даже некое мрачное удовлетворение от того, что теперь я уже мог остаться в стороне.
И все же порой и еще долгое время спустя меня охватывал трепет, вызываемый воспоминаниями прошлого; я был одинок и часто тосковал по любви, но теперь, после нашей встречи, это была не столько любовь к Одри, сколько жажда любви вообще. Ибо Одри олицетворяла для меня любовь, я вспоминал о ней, уже не наделяя ее теми качествами, которые были присущи ей одной и делали ее более реальной, чем любовь.
Отчасти эта перемена произошла со мной во время нашей встречи; теперь, вспоминая ее слова, я понимаю, что многое, что в былые времена заставило бы меня страдать, прошло незамеченным, как будто она говорила с бывшим любовником не о своей жизни, а о новых фасонах платьев. Пока я слушал ее, меня раза два кольнуло, но тогда я сам едва ли заметил это, хотя потом, когда я вспоминал ее слова, они вновь заставили меня страдать. С удивлением я вынужден был признать, что ее упоминания о «доме», о «муже», ощущение ее нынешней неспокойной семейной жизни задели меня больше, чем все остальное, что она говорила. Я пытался оправдать
Я часто вспоминал, как мы с Одри посмеивались над такой жизнью. «Хороша бы ты была, — говорил я, — сидя у огня в моих комнатных туфлях». Но теперь, когда я бродил осенними вечерами по улицам, смотрел, как тускло мерцают под деревьями фонари, слова, сказанные мною много лет назад, казались мне противоестественными; и, когда я шел мимо домов, стоящих в глубине от дороги, смотрел на освещенные окна, излучавшие такое тепло среди темноты, я завидовал Одри и жаждал для себя всего того, над чем мы когда-то вместе издевались.
Однажды вечером мы шли с Константином по Кенсингтону, обсуждая какие-то научные проблемы. Долгое время мне не с кем было поделиться. Хант был слишком далеко, и получалось так, что я выслушивал множество историй, но никому не рассказывал свою собственную. И вдруг какая-то картина, какой-то запах прошлого прорвался сквозь идеи Константина, и я ощутил в себе ужасную пустоту. Я заговорил об Одри и себе. Незадолго до того я обнаружил, что Константин, при всей своей экстравагантности и склонности к абстрактному теоретизированию, имел связи с невероятным количеством женщин. Вероятно, это и вселило в меня надежду, что он может помочь мне.
Он слушал меня с застенчивым и неловким видом, но через минуту он уже был красноречив, как всегда:
— Я иногда думаю, — сказал он, — что если попытаться систематизировать все возможные варианты «проблемы трех тел», не поможет ли это человечеству? Во всех неустойчивых — личных отношениях, конечно, всегда наличествуют три человека, следовательно, мы с легкостью можем дать формальное описание всех случаев, которые обычно встречаются. Я однажды сделал это год или два назад. Начиная со сравнительно маловероятного случая, когда все трое любят и в равной степени. Этот случай, я полагаю, можно отбросить, хотя я и не вижу, почему он не может встречаться время от времени. Другой противоположный случай тоже маловероятен, но может иметь место, это когда три человека в равной мере не приемлют друг друга. Мы можем разработать описание для такого случая. Между этими двумя находятся все остальные… включая, конечно, и ваш случай…
Он мне сочувствовал и даже как будто заинтересовался, но я вдруг с раздражением подумал, насколько мы с ним по-разному видим людей. Ему человеческие существа, окружающие его, представляются совершенными абстракциями. Умная, удивительно сложная, великолепно расцвеченная абстракция идеального мира, — таково его представление об окружающем. И это представление было настолько чуждо моему, что с таким же успехом он мог говорить на незнакомом мне языке.
Я злился, но аналогия с физической «проблемой трех тел» меня позабавила. Я перевел разговор опять на науку, и Константин с потрясающей убежденностью стал говорить о составе земной атмосферы к тому моменту, когда возникла жизнь на земле.
По иронии судьбы получилось так, что именно Константин помог мне освободиться от уз прошлого, это он подстегнул мое честолюбие и благодаря ему я пережил самые волнующие моменты моей жизни.
Глава IV. Успех друга
Я отчетливо помню, как Константин впервые сообщил мне о своем открытии. Я пригласил к обеду гостей, кто-то только что рассказал смешную историю, и среди общего смеха торопливо вошел Константин. Он выглядел еще более взлохмаченным, чем обычно, и, видимо, был сильно утомлен.