Поиски
Шрифт:
Для меня, как я уже писал, выбора не было. Все говорило за то, что надо браться за структуру биологических объектов. Годами я носился с этой идеей, мое первое большое исследование подвело меня очень близко к этой проблеме, с ней связывались мои честолюбивые мечтания; метод, который я разработал в Мюнхене, подвел меня почти вплотную к простейшей молекуле протеина. Если бы я пошел немного дальше и избрал бы молекулы не по принципу интереса к их структуре как таковой, а по принципу их жизненной важности, это выглядело бы почти как развитие того, что уже было мною сделано. Вся необходимая техника была у меня в руках. Я знал, каким путем идти. Это будет просто некоторое
Таким образом, мой путь был ясен. Я мог добиться института, который я хотел иметь и который я должен был получить в ближайшее время. Я взялся за работу с охотой, какой не испытывал уже много месяцев. Раз или два, когда я старался выбросить из головы Одри, я уговаривал себя, что у меня появилось желание работать, но на самом деле ничего похожего не было. Теперь же я испытывал ровный, устойчивый интерес к работе, и на протяжении ближайшего года он не изменял мне, хотя и не превращался в страсть.
Весь этот год я разбирался в структуре семейства стеролов. Это была интересная работа, и я получал от нее удовлетворение. Но зато часы вне работы я проводил ужасно скучно. Слишком многое в Кембридже вызывало у меня болезненные воспоминания, большинство моих друзей разъехались, мой интерес к академическим собеседованиям, и всегда-то довольно умеренный, истощился настолько, что дискуссии студентов о проблемах происхождения жизни стали казаться мне столь же утомительными, как и споры профессоров о гербе колледжа. Постепенно я, когда-то любивший общество, стал почти отшельником.
Я стал отказываться от приглашений. Мне кажется, что за целый год я обедал вне дома раз шесть, не больше. Я совсем лишил себя всяких развлечений. Я испытал совершенно новое ощущение, когда однажды летом пошел один в театр и обнаружил, что не встретил там ни одного знакомого. Я слишком отчетливо припомнил, как за год или два до этого мы с Одри каждую субботу, когда она приезжала ко мне в Кембридж, ходили вместе в театр, в каждом антракте вокруг нас собирались друзья, сыпавшие блестящими, оригинальными суждениями. В те времена мне надоедало слушать рассуждения об искусстве молодых людей и девиц, которые обречены всю жизнь оставаться только зрителями. Я обычно с раздражением говорил Одри, что не терплю ни в чем дилетантства. И не терплю профессионального жаргона. Но теперь, выпив в одиночестве и гуляя среди толпы, где не было ни одного знакомого лица, я с радостью вернул бы эти споры, жаргон, претенциозность, юность и все остальное.
Было очень тепло и еще не стемнело, когда я возвращался домой. Из распахнутых окон лился свет, девушки, проводившие в городе майские каникулы, вбегали в дома, в моих ушах звучал их смех, а в воздухе оставался запах их духов, граммофоны разносили звуки танцевальных мелодий. Я был выключен из всего этого, я стоял по другую сторону и наблюдал, ибо все остальные, по-видимому, наслаждались счастьем, а я был лишен его. И хотя я знал скуку этих вечеринок, разочарование, испытываемое после них, хотя я испытал все это сам, и несмотря на то, что этот год отшельничества, прошедший с тех пор, как Одри оставила меня, — принес мне успех, которого уже не отнять у меня, все равно я чувствовал себя несчастным, когда шел по улице и теплый ветер обвевал мое лицо и я слышал голоса, перекликавшиеся через улицу. Мне хотелось пойти на вечеринку, петь, смеяться, пить вино, лишь бы не ощущать этот холод одиночества.
Глава II. Первый шаг
В конце лета меня пригласили в Университетский колледж в Лондон. В
Ничего лучшего я не мог и пожелать, это был еще один шаг к моей цели, предложение было лестное и выгодное. Я принял его в тот же день, как получил. Слишком оно было заманчиво, нельзя было упустить его, и никто из моих друзей не мог ничего возразить. Макдональд сказал со своей медленной и неожиданной улыбкой:
— Вы уезжаете как раз вовремя, чтобы я не начал ревновать к вам. Когда вы начнете испытывать ревность к молодым коллегам, Майлз, сделайте, как я, и переключитесь на философию.
Хотя мы с момента нашего знакомства восхищались друг другом, в наших отношениях всегда была какая-то натянутость; но, как только мы расстались, между нами тут же установилась приятная, полная взаимопонимания дружба, и мне кажется, что его слова оказались именно этим поворотным пунктом.
Большую часть лета я был занят составлением планов. К середине августа моя лаборатория была почти готова для начала работ. Я взял к себе Джеппа, кареглазого, со склонностью к афоризмам механика из Королевского колледжа и в качестве ассистента пригласил белокурого молодого человека с длинным лицом, по фамилии Кранч, только что закончившего свой первый год исследовательской работы в Ист-Лондонском колледже. На эту должность было очень много претендентов, хотя в то время встретить безработного научного работника было гораздо труднее, чем через несколько лет. Кое-кто из претендентов обладал большим опытом и лучшими рекомендациями, чем Кранч, но мне он показался очень способным и его выгодно отличало от других усердие. Я решил, что он при любых обстоятельствах станет ученым, в то время как остальные в любой области будут работать добросовестно, с умом и без тени страсти.
В конце июля я отправился в Лондон, чтобы проследить за подготовкой лаборатории, кроме того, я занялся подыскиванием себе квартиры и в конце концов нашел подходящую у Ланкастер-гейт. Возвращаясь летними вечерами из парка в свои светлые и незнакомые комнаты, я испытывал смешанное чувство радости и меланхолии, и мне невольно вспоминались студенческие дни; именно в таком настроении я часто бродил вечерами по Лондону. Свет фонарей расплывался в синеватом тумане, и мы с Хантом и Шериффом все ходили и разговаривали, а небо почти и не темнело до самого рассвета, мы были тогда возбуждены и не замечали грусти, разлитой в теплом воздухе. А может быть, теперь, возвращаясь домой и вспоминая те ночи, я сам окрашивал их в меланхолию, которой не было и в помине, она просто жила отныне в моем сердце, знавшем, что нет уже той дружбы и тех страстей, и тоскующем потому, что ему остались одни только ночи.
И все-таки, все-таки весь этот месяц, пока я напряженно работал, чтобы подготовить оборудование лаборатории до своего отъезда к Люти в Баварию, я радовался, что я в Лондоне. Немало месяцев я чувствовал себя каким-то отупевшим, теперь же это ощущение проходило, улетучивалось. Я был неутомим. После уединения, на которое я обрек себя, было очень радостно опять вернуться к активной деятельности. Я был полон энергии, немножко угрюм, менее уравновешен, чем раньше, но более нетерпелив и жаден к работе. Я рад был сбросить с себя оцепенение прошедшего года.