Пока смерть не разлучит нас
Шрифт:
– Господи, прости мне грех мой! Прости меня, господи!!! Предал я благословение твое, предал, прости меня, господи! Виноват!!! Виноват я…
Он никогда не считал себя особо верующим и в храм не ходил, не был фаталистом, а тут вдруг каяться начал и на углы оглядываться.
Вот она – расплата за грехи его тяжкие! Хотел детей предать и жену свою, с которой, между прочим, венчался. Хотел их оставить на произвол судьбы, а начал с тещи, которая ему ведь ничего гадкого в жизни никогда не делала. Ну, замуж выходила без конца, так и пускай. Ему-то
Он приказал за мужем ее следить. А зачем делать это было нужно? Ревность обуяла, эгоизм? Или это одно и то же? Он не знал, потому что никогда к Ритке ничего подобного не испытывал. Не хотелось ему копаться в чувствах неприятных, когда все тихо и мирно под крышей его дома было.
А с Викторией вот защемило. И что вышло в итоге? Муж ее умер страшной смертью. Кто знает, что его заставило? А вдруг…
Тут Боброву еще одна таблетка валидола понадобилась. И он, неловко перевалившись на бок, вытащил из кармана пиджака стеклянную трубочку, выкатил таблетку и положил ее под язык. И задышал, задышал глубоко и часто.
Вдруг он слежки за собой не выдержал, Виктор ее?! Вдруг его нервная система слабенькой оказалась настолько, что вместо жалобы в милицию на неизвестных преследователей он шею свою в петлю сунул, боясь, что его сочтут сумасшедшим, если он сообщит. Что тогда?!
Снова грех на нем, еще один грех! Хоть в монастырь определяйся да замаливай все свое нечестивое. Только ведь не отпустят его в монастырь. Ни милиция, ни жена.
Вспомнив ее вопли, Бобров чуть за третьей таблеткой валидола в карман не полез. Остановился лишь потому, что в голове вдруг начало стучать и пульсировать. Давление, видимо, подскочило. Третья таблетка была бы перебором. Но Ритка… Еще она дома крови его напьется, это точно…
Потому и не хотел теперь Бобров Николай Алексеевич, чтобы лифт останавливался. Чтобы не пришлось ему выходить из него, ступив на серый кафель лестничной клетки. И чтобы к двери своей квартиры не подходить, и ключом в замке не ворочать, никогда ему не удавалось попасть в замочную скважину с первого раза.
Ничего ему этого не хотелось теперь, ничего! А главное, жену видеть ему не хотелось. Упираться взглядом в ее насмешливые понимающие глаза, слушать упреки, знать, что она сотню, нет, тысячу раз права, и при этом…
При этом совершенно не знать, что же делать дальше! Завтра, к примеру, что ему делать? А послезавтра что? Как и что говорить тому же Грибову или его начальнице – молодой и даже симпатичной женщине? Как Виктории в глаза смотреть? Она же не знала, что он был вчера возле ее дома! Не знала, не видела и не слышала ничего. Она в самый разгар скандально безобразной сцены, оказывается, принимала ванну, нацепив наушники. Она об этом ему сказала, когда они еще только в милицию ехали.
Так что же ему делать?!
– Привет, милый.
Ритка распахнула дверь, едва он ключами загремел, выудив их из кармана. Быстро взяла из его рук портфель, отошла в сторону, пропуская мужа внутрь, тут же заперла дверь за ним и полезла с поцелуем.
А они ведь всегда раньше целовались, вспомнил Бобров, стягивая с себя тяжелую кожаную куртку. Когда он уходил, целовались, и когда возвращался. И он уйти из дома не мог, пока Ритка не клюнет его в щеку сухими горячими губами. Топтаться мог на пороге минут десять, пока она, к примеру, зубы не почистит или волосы не уложит. Она в ванной феном жужжит, а он у двери стоит и ждет, когда жена выйдет и благословит его поцелуем на день грядущий.
И срабатывало ведь! Столько лет срабатывало! Поцелует, пожелает удачи, удача и не обегала его. Теперь вот что будет?
– Как ты, Коленька? – спросила жена ему в спину, потому что устала ждать, пока он повернется. – Ты в порядке?
Бобров замер и прислушался к себе. Ему показалось или ничего, кроме участия, в ее голосе не было? Ни глумливой радости, что ее взбесившийся на старости лет муж получит теперь по заслугам. Ни злорадства от того, что молодая соперница не получит его таким, каким он еще утром был, – сильным, уверенным и несгибаемым. И ненависти не было, хотя, казалось бы, должна быть, должна! Он же предал, он же едва не бросил их!
Так было участие или ему послышалось?
Бобров медленно повернулся, боясь поднимать на нее глаза.
– Коленька, милый мой, ну что случилось?!
И его жена, та самая, которую он едва не оставил – да и оставил бы, пожалуй, не случись этих бед, – вдруг кинулась ему на шею, обняла и принялась всхлипывать тоненько и горестно.
– Я никому не позволю тебя обидеть, родной мой! – шептала Ритка между всхлипываниями. – Что бы ни случилось… Что бы ни стряслось, я буду рядом! Я вытащу тебя из этого всего… Да не стой же ты истуканом, Коля!
– А как мне стоять? – удивленно отозвался Бобров.
Он все еще ничего не понимал: прощен он или нет, и если прощен, то за что? Осознает ли его обманутая жена всю степень его вины или только догадывается? Понимает ли, в какую дикую историю попал ее преуспевающий, удачливый, всеми уважаемый муж? И если ответ на все его вопросы – да, то почему она обнимает его в таком случае? Почему целует? С какой стати говорит такие теплые, добрые слова, от которых у него в носу даже защекотало?
– Рит, погоди. – Он оторвал ее руки и, не разуваясь, прошел в кухню.
Он все же решился открыться, врать и ей тоже и особенно теперь он не мог, не так уж давно стал он мерзавцем, чтобы успеть закостенеть, приловчиться и вжиться в эту самую мерзкую шкуру.
– Ну что ты, что? – Жена присела к столу напротив него, тут же завладела его руками, которые он уложил, будто школьник, и принялась нежно поглаживать подрагивающие пальцы. – Не надо так убиваться, милый! Все будет хорошо!
– Хорошо теперь уже ничего не будет, Рита, – вздохнул Бобров, с тоской вспомнив мультик, летел бы теперь и летел себе в лифте. – Ничего не будет хорошо!