Покаяние Агасфера: афонские рассказы
Шрифт:
— Не дал Бог! Окаянен я! — Если бы старый монах мог, он бы разрыдался. — Теперь надеюсь только на милость Божью.
— И правильно делаешь, отец Афанасий. Только рано тебе умирать.
— Как? Ты же сказал…
— У тебя есть ещё послушание. У отца Василия внезапно отнялась речь и тебе придётся его заменить. А насчёт вражды, — знай: Господь принял твоё покаяние. Кто искренне просит у брата прощения, всегда получает его от Бога, даже если сам брат ожесточается и гонит просителя.
— Милостивый Господь!
— А
Афанасий очнулся, привстал и зажёг свечу. Её оранжевое трепещущее пламя освятило келью. И, хотя всё было как прежде — лампадки, иконы, книги святых отцов и деревянный аналой с лежащим на нём раскрытым Евангелием, но Афанасию показалось, будто со всех вещей этого мира кто-то вытер пыль.
Молодой послушник Симеон ходил по коридору с колокольчиком и будил монахов на келейный канон:
— Бдению время и молитве час, Господи Иисусе Христе, помилуй нас!
Дзинь! Дзинь!
Отец Афанасий сделал положенное число чёток, немного отдохнул и пошёл в храм. Эту неделю служили в Покровском соборе. Как только он встал в свою стасидию рядом с иконой преподобного Сергия, к нему подбежал благочинный и передал благословение игумена вновь принять регентство на правом клиросе, потому что у молодого отца Василия каким-то чудом или бесовским наваждением отнялась речь.
Отец Афанасий вернулся в регентскую стасидию, стараясь не обращать внимания на восхищённые взгляды певчих, ставших свидетелями и его мужественного монашеского поступка, и явного заступничества Божия.
Пришёл на клирос и сокрушённый отец Василий. Он упал на колени перед отцом Афанасием, но монах поднял молодого регента и ласково посмотрел ему в глаза.
— У тебя, отче, есть ещё право на ошибку, а у меня его больше нет. Становись рядом, будем молиться, чтобы Матерь Божья вернула тебе твой прекрасный голос.
Чтец зычным голосом прочитал Трисвятое по Отче наш и отец Афанасий задал тон.
«Се жених грядет в полунощи и блажен раб его же обрящет бдяща» — полился по большому Покровскому собору киевским распевом тропарь полунощницы.
Ещё одно монастырское противоречие было благополучно разрешено.
Монахи дремали в стасидиях и слушали пение. Только дьявол не дремал, пуская в подвижников раскалённые стрелы, разжигающие похотения и страсти.
Невидимая брань продолжалась.
Духовники
Разговаривать, признаюсь вам, я крайне не люблю. Но года два назад моя жизнь превратилась в постоянные духовные разговоры, и исихию разнесло по ветру как горсть райской листвы.
Я простой схимник с небольшой кельей и двумя спокой — ными послушниками, ищущими исихии в Агиа Анне. Будущего, как я ни силился, увидеть не могу; в тонких душевных движениях, впрочем, как и в «толстых», всегда был профаном. Не прозорливый, не рассудительный. Но люди идут и идут ко мне, как к духоносному старцу — монахи, послушники, миряне со своими житейскими проблемами.
Даже моя посредственность кажется посетителям признаком нелицемерного смирения. Может быть, их привлекает моя незлобивость, но ведь и это следствие не моей «духоносности», а, скорее, моего флегматического темперамента.
А обрушилась на меня эта напасть после того, как я был назначен духовником-советником.
Конечно, «назначен» — слово не совсем верно отражающее действительность. Но те, кто знает, могут подтвердить: духовное благословение будет посильней любого мирского назначения.
А всё старец Иосиф, мой духовный брат!
Он был самым способным, в отличие от меня, и любимым учеником нашего приснопамятного геронты Неофита. С годами он стал почитаемым святогорским старцем и теперь к нему, в домик под кипарисами, выстраивается очередь.
Ну, а я так и жил бы в безвестности и исихии, если бы старый друг не решил найти мне применение в системе окормления афонских монахов и не вытащил меня на свет Божий. И теперь я — духовник — советник. Такие послушания, в общем-то, неофициальны и, по сути, являются только выражением монашеского доверия. Но доверие ко мне и мой авторитет выросли не благодаря моим заслугам, а благодаря словам старца Иосифа. Только его словам. Я надеюсь на мудрость своего друга, на то, что он знает, что делает, но посетители очень уж меня тяготят!
Что вам сказать о моем послушании? Большинство монашествующих приходят ко мне с бранью на своих старцев. Я с грустью выслушиваю их, затем говорю, что это лишь дьявольское искушение и отпускаю гостей с миром. А они, облегчив души, благодарят меня за мудрость.
Выходит, старый Иосиф поставил меня своеобразным амортизатором между старцами и послушниками. Это, конечно, мудро, — ведь брань послушников, таким образом, действительно утихает, но… Моя прежняя исихия безвозвратно утеряна, да и время молитве приходится выкраивать у сна, и мое здоровье — дар Божий — постепенно подрывается.
Один раз, на панигире в Ватопеде я попытался как можно тактичней сказать Иосифу о своём недовольстве и попросить, так сказать, отставку. Но Иосиф строго посмотрел на меня и сказал:
— Так надо Церкви, Гавриил. — И продолжил свою молитву, показывая, что разговор окончен.
А перед моим уходом добавил:
— Так надо Афону. Богородица да пребудет с тобой.
Если бы он спросил меня, хочу ли я этого, смогу ли взять эту ношу! Рекомендовать меня всем как духовника — советника, даже не посоветовавшись со своим старым товарищем, — это было обидно. К тому же, мы с ним духовные братья и, хотя Иосиф духовно одарённей меня, я всё — таки старше его годами!