Покаяние
Шрифт:
– Нет, матушка благочинна, я просто повторяю Иисусову молитву, и только. – Все еще продолжая пялиться в пол, пролепетала Фаина. Она никогда не была трусливой, но меньше всего ей сейчас хотелось разделить наказание с заносчивой и избалованной Анастасией. «Пусть учится отвечать за свои слова сама, а я обязательно за нее помолюсь перед сном».
– Приступайте к своим послушаниям, сестры. А вы, сестра Анастасия, отправляйтесь в свою комнату и молитесь о своем спасении. Вымаливайте у Отца нашего спасения для своей души.
– С удовольствием! – Довольно выкрикнула Анастасия, а когда благочинная исчезла
Средний палец руки был адресован Фаине, а злорадная улыбка, всем присутствующим. Громко хлопнув дверью, Анастасия исчезла.
Сестры Мария и Лукерья, тихонько захихикали. Фаина вернулась к огромной покинутой кастрюле наполовину наполненной картошкой. А матушка Алевтина вновь обращалась к Господу.
– Отец наш, прости дочь свою неразумную и наставь на путь истинный, - с нотками грусти проговорила матушка Алевтина и перекрестилась.
– Ей не нужен этот путь. Судя по всему сестра Анастасия давно выбрала для себя свой собственный и единственно правильный. – Фаина знала, что это не по библейски, но в тот момент ей ничуть не было жаль обреченную на трехдневную голодовку Анастасию.
– Она всего лишь глупая девочка, которая ничего в этой жизни не успела-то и увидеть. Сестра Анастасия просто не разобралась еще, что есть в нашей жизни черное, а что белое, и я буду молить Господа нашего, чтобы он помог ей все понять.
С первых дней своей монастырской жизни Фаина считала трапезницу Алевтину по-настоящему святым человеком, а то тепло в словах, с которым она оправдывала дурной нрав Анастасии, лишний раз подтверждал это. Добро шло из глубин ее сердца, а не являлось итогом многолетней монашеской жизни.
– Да, матушка, Господь всем нам поможет. – А ведь родная матушка тоже всегда оправдывала ее детские шалости и находила всякого рода проказам оправдания. Фаина громко и тяжело выдохнула. Быть истинной МАТУШКОЙ это, наверное, удел не многих.
3
В монастыре Фаина пробыла уже полгода, но у нее все еще не было своей кельи, она ее получит после испытательного срока, если по истечении года не передумает стать монахиней. Вместе с другими паломницами готовящимися к первому постригу Фаина проживала в уютном деревянном доме расположенном на территории монастыря. В этом «общежитии» раньше жили монахини, но когда желающих стало слишком много, они построили себе более просторный дом, каменный замок, но этот все еще продолжает служить добрую службу для будущих матушек.
Дом этот построен буквой «П». Жилые комнаты расположены в «рукавах» «П», по торцам выстроены величественные старинные камины, обогревающие большое помещение особенно холодными зимними днями. Соединял два достаточно длинных рукава иконостас, у которого каждая паломница в любое время могла предаться молитве. Часто именно у него, а не в собственной келье исполняли свои тысячи поклонов ослушавшиеся или оступившиеся сестры. Два раза и Фаина здесь просила у Господа прощение за непослушание.
Комната Фаины от иконостаса на расстоянии еще одной, а через две другие, у самого камина, проживала сестра Анастасия. По большому счету Фаине было все равно, с кем она разделяет крышу над головой, главное иметь возможность постоянно общаться с Богом. Но в свете последних дней, она не могла не задуматься о том, что, возможно, взбалмошная Настя занимает место, кому-то более необходимое, нежели ей.
Фаина чуть приоткрыла дверь, прежде чем лечь спать она собиралась помолиться перед большим иконостасом, а затем хоть на минутку взглянуть на пурпурное море. Из коридорного полумрака до ее уха донесся шепот:
– Дочка, на вот, держи. Здесь на целый день припасов хватит. Ты только на видном месте их не держи, а припрячь где-то. Завтра, ближе к вечеру, я занесу чего-нибудь свеженького.
– Не нужны мне ваши подачки! – раздался громкий голос Насти, за которым проследовал не менее убедительный звук захлопывающейся двери.
Фаина механически шагнула назад и тихонько прикрыла дверь в свою комнату. Подумать только, матушка Алевтина ради этой неблагодарной рискнула пренебречь не только уставом, но и приказом благочинной, а что она?
«Вот дрянь!
– прозвучало в голове.
– К ней со всей душой, а она…»
– Нет, я не стану сегодня за нее молиться. Пусть Господь ее прощает, а мне это, пока, не под силу. – Фаина перекрестила себя. – Прости меня, Отче.
Забыв о том, что хотела помолиться в холле, Фаина спешно покинула комнату и отправилась прямиком к обрыву.
– Вечер добрый, матушка. Как вы тут? Поди, скучаете без меня? – обратилась она к окаменевшей сидящей Иулиание. – Молчите? Что ж, тогда разговаривать буду, как всегда, я. Правда времени у меня в обрез, но я все же не могу отказать себе в вашем обществе. Боюсь, если благочинная меня заметит, мне в очередной раз не поздоровится. Но ничего, я уже начинаю привыкать. Лучше уж спину гнуть в поклонах, чем уснуть ни разу за день не полюбовавшись вашим Пурпурным морем.
В глубине души Фаина радовалась, что живет отдельно от монахинь, которым строго на строго запрещается прогуливаться по территории монастыря после девяти вечера. В девять время готовиться ко сну. В принципе «прогуливаться» сестрам запрещается всегда. Они должны либо выполнять послушания, либо молиться за души тех, кто не в состоянии сам это сделать; за всех, кто не знает, как это делать; за тех, кто отказывается верить в силу молитвы. А в так называемое время «духовного развлечения» они читают короткие отрывки из Евангелия и обдумывают его в свете современных реалий жизни. Так и выходит, слова «служить Господу» не несут под собой никакого другого смысла кроме самого прямого – СЛУЖИТЬ: утром, днем, вечером, и даже ночью.
Фаина готова служить, она без напоминаний и контроля согласна подарить весь отведенный ей век именно этому занятию, но отказать себе в маленьком исключении из многочисленных правил не могла. По крайней мере ПОКА.
Сидя рука об руку с каменной игуменьей, Фаина всегда чувствовала исходящее от постамента тепло, хоть это было невероятно. Иногда ей даже казалось, будто она слышит удары чужого, не своего, сердца. Это случалось тогда, когда на морском горизонте появлялась очередная одинокая лодка. В такие моменты она брала матушку за руку и произносила самые теплые слова успокоения. Она шептала их до тех пор, пока удары чужого сердца не становились едва уловимыми и, совсем скоро, исчезали вообще.