Покаянные сны Михаила Афанасьевича
Шрифт:
— Шутки шутками, уважаемые господа. Но как же так случилось, что наши признанные классики не смогли ничего такого написать? Да что писатели… ведущие литературоведы эту тему просмотрели. А ведь какие люди, какие имена! Ну, им-то, может, и простительно, коль выше крыши заняты работой, им еще изучать и изучать. Что Пушкин, что этот… как его… Федор Достоевский. Тут в общем-то понятно. А вот ведущий наш литературоведческий журнал с его многочисленной армией исследователей — он-то, они-то что? Прогавкали, профукали, опять же просмотрели?
— Издеваетесь?
— Ну, это вы слишком! А я бы ему так сказал: как-то не верится, гражданин хороший. Слишком уж гладко у тебя, да и сюжет замысловатый. Ну очень это подозрительно! Такого в природе просто не бывает. Так что, извини, вынужден прийти к выводу, что ты списал. Но у кого?
— Да-да! Я тут припомнил «Тихий Дон». Конечно, сравнивать не собираюсь, но сказывали, что ту историю сочинил белогвардейский офицер. Так, может, это самое и здесь?
— Господа! Мы забываем о деликатных обстоятельствах. Как-никак речь идет о замужней даме, да еще княгине. Вряд ли ее любовник пользовался курьером, чтобы нежные послания передавать. Скорее всего, на то был телефон.
— Так, может быть, телефонистка?
— А это мысль!
— Да! Да! Представьте, старая дева, бывшая курсистка с неудавшейся судьбой. Случайно подслушала разговор. Затем телефон поставила на прослушку, записи расшифровала… Ну и вот!
— Он что же, за телефонистками ухлестывал?
— Кто? Автор?
— А как еще к нему такие записи могли попасть?
— Возможно, родственник Булгакова.
— Для справки сообщаю. Родственников автора в 1916 году в Москве не обнаружено. Однофамилец был. Торговал стерлядью, карасями и севрюгой.
— Да, благословенные были времена! Стерляжья ушица с расстегаями…
— А водочка! Водочка! Настоящая, смирновская, да со слезой…
— Да, были времена!
— Господа! Не отвлекайтесь. Тут, недалеко есть ресторан…
— А-а-а-а-а!!!
— Терентий Францевич! Что с вами!
— А-а-а-а-а!!!
— Да что случилось-то? Приснился нехороший сон?
— Вспомнил! Вспомнил я этого Михаила Афанасьича! Я ж его тогда в ухо укусил!
— Так, давайте все отмотаем на начало. Где и когда вы познакомились?
— Да знать бы я его не знал!
— И все же?
— В школе. За одной партой мы сидели.
— За что кусался-то?
— А ты как думаешь? За дело!
— Позвольте, господа! Однако из того, что автор наш укушенный, вовсе не следует, что он враль, плагиатор и вообще — что очень нехороший человек.
— А кто?
— Ну просто повезло. Набрел на интересную тему и совершенно случайно, подчеркиваю, случайно написал роман. Науке известны и не такие случаи.
— Так что же будем делать? Я вот не знаю — то ли порицание выносить,
— А кому она нужна?
— Да ведь интересно.
— Мне лично нет. С княгинями сроду не вожжался.
— Да она б тебе и не дала.
— Это почему ж такое?
— Да талантом ты не вышел.
— Это почему ж не вышел? Да ты ваще туда сроду не входил!
— Господа! Не будем ссориться. Литературные таланты — это тема следующего заседания. Итак, что будем записывать в протокол?
— Кхе, кхе… Позвольте мне.
— Просим, просим… Слово имеет Терентий Францевич…
Тут я уже не выдержал. Казалось, вот еще чуть-чуть — ударом ноги дверь вышибу и ворвусь в актовый зал. Что вы себе позволяете? Да как можно такое говорить о человеке! Что Шустер, что эти — вот опять про плагиат. Сами-то, наверное, списывали, а сваливаете на других. Да можно ли унижать такими подозрениями человека? И если бы не уважение к Кириллу и Мефодию… В общем, я осторожно приоткрыл дверь и в образовавшуюся щель просунул голову.
На помосте или, точнее, на эстраде — даже не знаю, как это следует назвать, — стоял докладчик. Розовощекий, с окладистой белой бородой, он словно бы перебрался сюда на время со «стены бородачей» — тех, что в фойе стоят… то есть висят на страже. Висят без отдыха, без сна. Телохранители словесности, блюстители знаков препинания, борцы за чистоту сравнений и метафор…
Некстати вспомнилась зеленая елка с золотой звездой, подарки от Деда Мороза и Снегурочки. Все это было. Это было когда-то, и верится, что еще придет зима. Само собой, если ничто не помешает. Погода, ведь она нередко извивается ужом — вот ждешь от нее трескучего мороза, снега, а она неожиданно дождями поливает. Ну вот и тут, вместо того чтобы чирикать по-воробьиному, докладчик разливался соловьем:
— Господа! Как вам должно быть хорошо известно, культура постсоветская гетерогенна. Складывающийся в рамках гибридного регистра понятный большинству присутствующих в зале узус зависит фундаментальным образом от соотношения книжного и некнижного языков. Не буду вам напоминать, что признак книжности — это основное отличие языков в сознании носителей.
— Верно! Правильно! — кричали из зала.
— Можем ли мы утверждать, что представленный материал соответствует священному для нас принципу книжности? Нет и еще раз нет! Готов повторить это в любой аудитории и на любом европейском языке — от древнефламандского до идиш.
— Браво, мэтр! — послышалось из третьего ряда.
— Скажу больше. Автор романа — это вредный сорняк, который вреден для всех, вне зависимости от литературных предпочтений. Сорняк, который губит русскую литературу. Да что тут говорить — он губит все! Причем проблема не в порочной идеологии, потому что никакой идеологии в романе нет, а в завиральных идеях, которые, как у всякого мошенника, взяты напрокат неизвестно где и у кого и непонятно для какой цели.
— Требуем расследования! Плагиат здесь не пройдет! — закричали в зале.