Покаянные сны Михаила Афанасьевича
Шрифт:
Лицо у князя еще больше постарело.
— Умерла княгиня, двадцать лет уж минуло с того дня, — ответил он и задергал ртом, — в Нью-Йорке умерла от воспаления легких. Так и не сумела повидать родное гнездо, но все время вспоминала. Очень, очень часто вспоминала. И строго наказывала, чтобы я тебя поцеловал, если увижу. Она почему-то верила, что мы увидимся. Все Богу молилась. Видишь, Бог и привел.
Князь наклонился, обнял меня и поцеловал.
— Царствие небесное, царствие небесное, — дрожащим голосом пробормотал я. — Панихиду вот закажу, а тогда уж можно и
— На Сен-Женевьев-де-Буа. Впрочем, там же и я…
Тут фигура князя странным образом заволновалась, так колышутся шторы от сквозняка, а вслед за тем и очки, и пальто, и сам князь рассеялись в воздухе, как мираж. Только в мозгу моем звучали сказанные им слова…
Так я и не понял, то ли это призрак бывшего обитателя комнаты на рю Пуге со мной говорил, то ли, утомившись с дороги, я задремал и потому все это мне приснилось. Ну, в самом деле, в смерть княгини я никак не мог поверить. И вот бесконечно повторяю про себя: если я жив, тогда должна жить и она!
Но, как ни печально, поиски начать придется с кладбища.
20
На следующий день, наскоро позавтракав, я отправился на площадь Денфер-Рошеро, оттуда автобусом до Сен-Женевьев-де-Буа, а там до русского кладбища рукой подать. И вот стою перед почтенного возраста матроной. Седые букли, на носу очки — что про нее сказать? Преклонный возраст всех уравнивает, все на одно лицо.
Она сидит в кресле за столом, а я молчу и даже не знаю, как представиться. Впрочем, в рекомендательном письме мадам Ирэн должна была что-то написать. Но вот закончила читать, сняла очки и смотрит на меня. Смотрит, как околоточный на бездомного бродягу.
— Так вы недавно из России?
— Да, мадам.
— Что это вам дома не сиделось?
О господи! И эта все о том. Мадам, вам больше делать нечего?.. Однако не отвечать же вопросом на вопрос. Вот и молчу, раздумываю, как и что…
— Так что же, старые грехи заставили покинуть родину?
Надо же, видит словно бы насквозь. А что мне говорить? Ведь скажешь правду — не поверит. Соврешь — тоже не слишком хорошо…
— Уи… То есть ну да. В общем, что-то вроде этого.
— Вы православный?
— Не крещен.
— Оно и видно.
И что они все взъелись на меня? Та все выспрашивала про Петлюру, а этой не дает покоя мое отношение к попам. Если б признался, что крестили, нашла бы повод еще в чем-то упрекнуть.
— Ирэн тут пишет про какого-то Гастона. Так кто вам нужен, он или его жена?
— Видите ли, мадам… — чувствую, ей бесполезно врать. — Честно говоря, Гастон тут ни с какого боку.
— То есть как?
— Да просто вывернулась из памяти фамилия. По правде говоря, ищу я княгиню Киру Алексеевну Козловскую, дочь камергера и действительного статского советника.
— Зачем же вам она?
Мадам удивлена. Да все понятно. Одно дело — поиски жены какого-то Гастона, а тут, пожалуйте, не купеческая дочка, не курсистка, а самая что ни на есть натуральная княгиня, аристократия, голубая кровь.
— Мадам, если позволите, то
— Так, может, вы намерены ее убить?
— Да как вы можете! — Я и взаправду возмущен. Откуда только у нее такие мысли? Что, каждый приезжий из России — террорист, беглый олигарх или безнадежный наркоман?
— Ладно, не сердитесь. Вы должны меня понять. Я тут по мере сил забочусь об умерших, однако надо же иногда подумать о судьбе живых.
— Я понимаю.
Только куда уж мне понять? Ну неужели нельзя устроить так, чтоб обошлось без допросов и дознаний?..
Мадам попечительница между тем просматривает списки, время от времени кидая на меня оценивающий взгляд. То ли прикидывает, сколько с меня взять, то ли сомневается, можно ли доверить информацию безродному бродяге. Ну как ей доказать, что только мне и нужно верить?
Вот, кажется, нашла. Но смотрит на меня зло, совсем как прокурор.
— И кто вас научил так нагло врать?
— Вы это о чем, мадам?
— Да все о том же…
— Разъясните…
— Да что уж тут разъяснять! Ваша княгиня двадцать лет как померла, причем в весьма и весьма преклонном возрасте. — Мадам едва сдерживает возмущение. — Так как прикажете вас понимать? Вы что же, с младенчества были влюблены в старуху?
Вот незадача! Этого я как-то не учел. Просто-напросто об этом не подумал. Однако расскажи я правду, уж это точно, было бы гораздо хуже. Выходит, прав был князь…
— Мадам, даже не знаю, как сказать… Но вы же все равно ни слову не поверите.
— Так, новая история. Сначала был Гастон, потом эта княгиня… Месье, а вам не кажется, что вы совсем заврались? Надо бы и меру знать!
— Самое странное, мадам, что на сей раз я готов рассказать вам чистую правду. Ну вот ей-богу! Говорю как на духу.
— Вы же не верующий…
— Но выслушайте хотя бы! Все было так…
Пришлось ей вкратце рассказать и про знакомство с Кирой, и про расставание, и про мою болезнь… Когда описывал страдания морфиниста, только тут почувствовал в ее взгляде некое подобие сочувствия. Казалось бы, еще чуть-чуть, и старая дама повиснет на моих плечах и будет лить слезы, оплакивая несчастную любовь военврача… Но дальше предстояло признаться в том, что до сих пор сам не могу осмыслить. Ну просто не укладывается в голове… То есть как, сев в Киеве на поезд в четверг, вечером осьмнадцатого числа, оказываешься на перроне Брянского вокзала… в понедельник, и что совсем невероятно — как выясняется, через семь десятков лет!
— Бред!
— Мадам! Я же вас предупреждал…
— Могли бы придумать что-нибудь правдоподобнее. О-ля-ля! — Мадам с возмущением смотрит на меня. — Нет, это просто невозможно! Вы за кого меня принимаете, месье? За выжившую из ума старуху?
Ну что сказать? Вляпался по самое оно… Но главное, ведь я и сам бы не поверил. Сижу и жду. Сейчас зачитает приговор. Потом полиция, суд, лагерь для перемещенных лиц и высылка в кандалах на родину…
— Я не хочу! — вдруг заорал.
— Месье! Месье… вы не здоровы?