Покаянные сны Михаила Афанасьевича
Шрифт:
— Вы сказали, что они расстались в декабре, вскоре после октябрьских событий. Только ведь это не последняя их встреча.
Хоть я и был мысленно готов к такому повороту, однако от удивления выпучил глаза. Базедовой болезни у меня нет, но когда слышишь вот такое…
— Так что случилось? — спрашиваю.
Марина тяжело вздохнула и, подперев милое личико рукой, стала рассказывать. Все это было для меня как кошмарный сон. В лучшем случае как неминуемое раздвоение моей личности. Мог ли я предполагать, что вот со мной произошло нечто совершенно невозможное, а я об этом узнаю от постороннего лица? Словно бы жизнь в сомнамбулическом сне проспал, а теперь ее заново передо мной прокручивают.
— Моя бабушка,
— Так что же было потом? — допытывался я, хотя не очень верил в то, что она мне рассказала.
— А дальше случилась самая позорная страница в истории нашей семьи. По существу, князь сдал соперника… сдал ОГПУ, написав донос в советское посольство.
— Не может этого быть! — воскликнул я. Даже подумалось, в себе ли она? Вот ведь выдумщица нашлась на мою больную голову!
— Я вас понимаю. Но дело в том, что незадолго до смерти княгиня все рассказала моей маме. Рассказала о том, как князь валялся у нее в ногах, просил прощения, говорил, что это было минутное затмение…
— И что же было потом?
— Княгиня долго болела. А князь был прощен лишь потому, что очень скоро из сообщений в газетах мы узнали, что Михаил работает в театре, что по его пьесе ставится спектакль. На этом все закончилось, будто бы и не было.
— Ну и дела! — Больше мне нечего сказать, просто ничего другого не приходит в голову.
Ведь, в сущности, все, что я услышал, — это какая-то фантастика, невероятный, немыслимый сюжет!
Прорваться через железный занавес только для того, чтобы встретиться с любимой. Этого я от себя никак не ожидал. Все что угодно — напиться вдрызг, снова сесть на иглу, написать слезливое письмо в правительство… Но чтобы вот так рискнуть своей свободой? Нет, это не про меня. Так, может, это тот, другой Булгаков? Или Марина здесь напутала.
— И когда все это было? — пытаюсь разобраться.
— В тридцать первом году.
— Но этого же не могло быть!
— Признаться, поначалу я тоже не поверила. Но вот читаю письма Булгакова, дневники его жены. И оказалось, что в середине июля тридцать первого года он якобы отправился в Зубцово, это где-то на Волге. Тут у меня возник вопрос: а кто его там видел? — Марина пытливо смотрит мне в глаза, словно бы я в состоянии ответить. — А между тем в Москве его не было около двух недель.
— Постойте, но где же он взял деньги для поездки за границу? Не думаю, что сумел разбогатеть.
— Скорее всего, брат помог. Прислал с оказией гонорар за постановку его пьес в Париже.
— А дальше? — Я уже увлечен ее исследованием. А вдруг и вправду что-то знает про меня?
— Дальше поездом. Через Варшаву и Берлин
— Да кто же дал ему разрешение на выезд? Такое просто невозможно, полностью исключено. Будто не знаете, что тогда творилось?
— Знаю, знаю. Однако известно и то, что он был талантливым актером, у него был чудный дар перевоплощения. В «Пиквикском клубе» так замечательно сыграл, что публика была поражена, узнав, кто прячется под гримом. Вот я и подумала: а не мог ли Булгаков воспользоваться чужими документами для поездки за рубеж? Тогда же не было каких-то особенных устройств для проверки личности, даже отпечатки пальцев не снимали.
— Ну это уж нет! — Тут я категоричен. — Марина, вы не знаете специфики театра. Одно дело — грубый камуфляж, который при желании можно распознать, даже если сидите в первых рядах, прямо перед сценой. И совсем другое — это стоять лицом к лицу с сотрудником ОГПУ там, в Бресте, когда пересекаете границу.
— Откуда вы знаете, что это было в Бресте? — встрепенулась.
— А где еще? — Да я и сам удивлен тому, что вдруг подсказывает память.
Так что же это? Какие тайны прячутся в моей бедной голове? И не придется ли в самом скором времени признать, что все было именно так, как рассказала мне Марина? И между прочим, памятная встреча с князем у Патриаршего пруда, то ли попытка покушения, то ли мираж, — уж не навеяна ли она тем, что случилось за много лет до этого в Париже, у входа в парк близ улицы Дарю? Такое впечатление, что отпечаток прошлого перенесен в Москву по чьей-то воле из столицы Франции. И вроде бы все происходило там, но в памяти почему-то совсем по-другому отложилось.
— А не было ли трамвайной линии где-то поблизости от этого парка… де Монсо? — Я сам не понимаю, зачем спрашиваю.
— Да, трамвай ходил от площади Звезды и далее, по бульвару Курсель как раз мимо парка. Я специально интересовалась, пятый номер и тридцатый, — отвечает.
— Вот ведь как! Все словно бы одно к одному, — бормочу себе под нос.
А что тут еще сказать, когда голова кругом от всего услышанного?
— А вы не хотите написать роман? — вдруг спрашивает Марина. — Вот вы, мне кажется, говорили, что писатель.
— О чем писать-то? — Я занят своими мыслями и не сразу понимаю.
— Да о том, что было, — настаивает Марина. — Я про княгиню и про Булгакова, про его несчастную любовь.
— Я вроде бы уже написал… — смущенно признаюсь.
— Как? Правда?!
Марина в полном восторге. Чувствую, что готова меня расцеловать. Да я бы не прочь…
— Так давайте же! — теперь уже требует от меня Марина. — Гарантирую, что у вас роман с руками оторвут.
Тут я узнал, что ее двоюродный дядя, известный журналист, сейчас находится в Париже. Что скоро будет его свадьба с дочерью какой-то итальянской графини. Что у него, то есть у дяди, масса знакомств в издательствах и здесь, во Франции, и за океаном. Что вырос он в Нью-Йорке. И что туда же после войны перебралась княгиня Кира Алексеевна. Что в этом ей помог зять, работавший переводчиком в ООН. Что здесь в Париже многие без ума от книг Булгакова. А уж у них в Сорбонне его носить готовы на руках. Если же учесть, что это юбилейный год… В общем, на меня свалилась такая лавина информации, которую так вот, на ходу, переварить просто невозможно. Тем более что были еще кое-какие обстоятельства. Это я и попытался объяснить:
— Видите ли, в чем дело, у меня его нет… то есть романа этого я с собой не взял при отъезде из России. Эх, если б знать заранее…
Я и в самом деле не знал, что нужно предпринять. Что уж тут говорить — о возможности издать роман здесь, за границей, я и не подумал. А теперь рассказывать Марине все в подробностях было сложно, да и ни к чему. Тем более что, в сущности, ничего уже не сделать. Не стану же я просить у юной парижанки взаймы две тысячи баксов, чтобы выкупить у Шустера роман?