Покаянные сны Михаила Афанасьевича
Шрифт:
— Так не бывает, — возражаю.
— Что ж, не устраивает двести, пусть будет пятьдесят. Какие могут быть претензии? Мои деньги — ваш товар. Но если вы получили шикарное наследство…
— Не в этом дело…
— Не в этом так не в этом. Я даже не стану возражать. — Тут маклер встал, видимо желая подчеркнуть торжественность момента. — Итак, внимание, вот что я предлагаю. Вы уступаете мне права на свой роман, а я выплачиваю за это единовременно… ну, скажем, пару тысяч баксов.
— Но это же воровство, грабеж средь бела дня! — От такой наглости я даже привскочил на месте.
— Ах, как же вы любите все преувеличивать! — Маклер
— Клевета! Я этого не говорил!
— Ну так я вас уверяю, еще скажете. Мой жизненный опыт подсказывает — в иных обстоятельствах и не такое произносят.
— Я вообще могу молчать.
— И правильно сделаете. Шустера никто не переспорит. Так вот, чтобы потом не обвиняли меня во всех смертных грехах… Тут в договоре, в пятом пункте. — Маклер близоруко напряг глаза, вглядываясь в текст. — Словом, если наберете за год требуемую сумму, сможете выкупить свой ненаглядный роман. Да, честно говоря, он мне и не нужен.
— Зачем тогда? — Я донельзя удивлен.
— Ах, господи! Да просто так, вложение капитала, не более того. Впрочем, вы в денежных делах профан.
С чем-то я могу и согласиться. Пожалуй, да, здесь я профан. Но в остальном… Прочие произнесенные маклером слова так и остались для меня загадкой. Увы, ясность наступила много позже. Ну а теперь что оставалось делать? В общем, договор я подписал.
— Кстати, — сказал маклер, помахивая листком в ожидании, когда высохнут чернила, — я тут прослышал, как встретили вас в родном посольстве. Ну просто ужас! Невиданное издевательство над достойными людьми. Как можно человека не пускать домой? — И, перестав махать, развел от удивления руками. — Так вот позвольте в знак нашей с вами дружбы и моего глубокого почтения преподнести… — Тут сунул руку в свой карман. — Вот вам наш, российский паспорт. Ну а второй пригодится на тот случай, если вдруг захотите от меня во Францию удрать. — Маклер хохотнул. — Здесь виза на целый год… Да, только вот с фамилией возникла неувязка. Видите ли, уже был один человек, ваш полный тезка, и притом, кажется, писатель. Так вот, я под другой фамилией вас записал. Чтобы, не дай бог, не возникло неприятностей от органов при пересечении границы. — Загадочно посмотрев в глаза, он протянул мне паспорта.
Я взял. Открыл тот, что для заграницы. На меня смотрело совершенно незнакомое, чужое лицо — то самое, что я узрел в витрине магазина при первой встрече с маклером. Немудрено, что под чужой фамилией. Подумалось: все лучше, чем ничего. Да и фамилия совпадала с псевдонимом — Покровский. Теперь, если что, не будет возникать сомнений в моем авторстве.
Ладно, Покровский так Покровский. Хорошо хоть, пополнился бюджет. Что ж, такое пополнение надо бы отметить — только уж наверняка не с Шустером. Тот небось рад был бы радешенек поддать на дармовщину. Однако жаль, пригласить-то больше некого. Вот говорят: не умеешь ты дружить. Это смотря что под этим понимать. Пустой треп, пересказ чьих-то шуточек, анекдоты с бородой — это без меня. Нет, в дружеском общении, в разговоре мне нужно найти свой интерес, нужно вдохновение. Только откуда его взять? Вот если бы повстречать ту блондинку из театра…
Так, не теряя надежду на возможность интересных встреч, оказался я в том самом кабачке, где успел отметиться с Перчаткиным. Пью виски, думаю о том о сем… И вдруг
Сижу, слушаю музыку, однако чувствую — что-то здесь не так. Такое ощущение появилось, будто рядом остановился кто-то. Думаю, даже если с друзьями не везет, незачем знакомиться с каким-нибудь ханыгой из завсегдатаев. Если заговорит, сделаю вид, что не расслышал или просто со скуки задремал.
— С горя пьете или так? — А голосок такой, не сказать что тонкий, но очень ласковый, мужики вроде бы так не говорят.
Обернулся… Батюшки! Передо мной Софья, та самая, из театра. То есть не Софья, но как зовут, откуда же мне знать?
— Можно присесть? — спрашивает.
А я, старый болван, даже не привстал, чтобы подвинуть даме кресло.
Надо сказать, что вблизи она не совсем такая, как на сцене. Потому что грима нет? Пожалуй, да — грим некоторых старит. А тут юное, очень миловидное лицо, губы бантиком, тонкий прямой нос, светлые, чуть приглаженные волосы, пучком собранные на затылке. Так и смотрю на нее с раскрытым ртом.
— Это у вас после того случая или с детства? — говорит, присаживаясь.
— Вы о чем?
Смеется. Я бы тоже посмеялся, если б знал, что имеется в виду. Ах да! Видимо, тот скандал, что я учинил в театре.
— Вы уж меня простите, — говорю. — Зря все это затеял.
— Нет, почему же? Мне понравилось.
— Правда? А почему ж тогда кричали?
— Вы заметили? Даже не знаю… Все кричали, ну и я.
— Неужели я похож на соблазнителя?
— Вот вы о чем! Ну, если уж я сама села за ваш столик, так кто же кого тут будет соблазнять? — уже чуть ли не хохочет.
— Надеюсь, все же я… — пытаюсь подыграть.
— Ладно, пусть будет так. И чем собираетесь даму соблазнять? Кстати, я бы тоже выпила.
Виски — это не проблема. Официантка тут как тут. И после глотка скотча говорю:
— А я было подумал тогда, что, если встретимся случайно, обойдете стороной.
— Пожалуй, так и случилось бы, если бы не ваша пьеса.
— Что, понравилась вам? — Я в общем-то не удивлен.
— Очень! Да все наши в неописуемом восторге!
— И даже главреж?
— Ой! Только про него не спрашивайте. Я ведь из театра этого ушла.
— Да что случилось-то? Неужели я был прав?
— Все тютелька в тютельку! И распределение ролей, и постель…
— Выходит, постель вас разлучила? — улыбаюсь.
— Если бы… Скорее всего, он все это для проформы, понарошку, просто так. — Мне показалось, что слышу нотки сожаления.
— Да неужели?
— Ой! Не хочу об этом вспоминать.
— Так что, теперь вы без работы? — готов выразить сочувствие.
— Да нет, совсем наоборот. Я ведь после театрального училища играла в одной очень интересной мастерской, у своего приятеля. Он мой однокурсник. Теперь вот снова возвратилась туда. Кстати, наш худрук хочет с вами познакомиться, поговорить о постановке пьесы.