Покаянные сны Михаила Афанасьевича
Шрифт:
— Переходя к сюжету, считаю необходимым особо подчеркнуть, что тема рукописи надумана и неоригинальна. А потому нет никаких оснований утверждать, будто представленный на наше рассмотрение материал является значительным достижением в области словесности. В конце концов, да мало ли с кем эта княгиня спала! И что же, о каждом таком случае следует писать роман?
— Запретить! Забаллотировать! — неслось из зала.
— Мало того что автор предает огласке интимные моменты жизни уважаемых людей, так он еще набрался наглости рассуждать об исторических реалиях державы. Да что рассуждать, даже делать выводы. Господа, но так нельзя! Мы не позволим выскочкам замахиваться
Тут кто-то врубил гимн. Все как по команде встали…
— Кому еще там неймется! Что за шутки, господа? — судя по тону, возмутился ученый секретарь. — Немедленно уберите музыку.
В задних рядах возник переполох. Кто-то охнул, получив под дых, кому-то стало плохо… Но вот злоумышленника вывели, все успокоились. Тут я почувствовал — либо сейчас, либо никогда. Ворвался в зал и, выбросив руку в направлении трибуны, заорал:
— Вот вы, знатоки узуса и книжного регистра! Вы, претендующие на звание хранителей русского языка!
Попробуйте! Попробуйте написать что-нибудь получше! Да будьте вы так же талантливы, как Куприн, Бунин и Максим Горький, вместе взятые, вам и тогда это будет не по силам. А потому что все нужно пережить. И войну, и морфий, и возвратный тиф… Только тогда удастся рассказать и о загубленной любви, и о стране, и о своей несчастной жизни. А иначе… — тут я запнулся, не зная, что бы еще пообиднее сказать, — а иначе не выйдет ничего, кроме очередной, никому не нужной, бездарной диссертации!
Задние ряды в едином порыве поднялись. Раздались аплодисменты, переросшие в овацию.
— Просим! Просим!
Чего просят, я был не в состоянии понять. Только вежливый жест ученого секретаря разъяснил ситуацию: меня приглашали занять место на трибуне.
Я нерешительно двинулся в направлении докладчика, который от неожиданности происшедшего словно бы проглотил язык, к тому же напрочь потерял способность двигаться. Но вот я сам подошел к нему, и что же вижу? К моему изумлению, докладчиком и в самом деле оказался мой одноклассник по киевской гимназии. Тюря… Тюря… Какая же у него была фамилия? Знакомую личность не могла скрыть даже крашенная перекисью кудлатая борода — продукт поклонения моде середины девятнадцатого века. «Вот ведь свезло!» — чуть было не воскликнул я, но что-то во взгляде одноклассника заставило удержаться от объятий. И еще подозрение возникло. Выходит, и его переместили во времени на несколько десятков лет? В прежние-то годы зарабатывал на жизнь в бульварной газетенке, а теперь вот на передний край науки перекинули. Судя по всему, неплохо здесь устроился.
Я сдержанно произнес:
— Ну, здравствуй, Тюря!
— Убедительно прошу вас не морочить голову, — был его ответ. — Вы, собственно, кто такой?
— Ну как же, Тюря! Неужели ты меня не помнишь? — Честно скажу, я был огорчен столь скверным состоянием его ума. — Это же ты, сидя рядом на передней парте, то и дело меня в задницу щипал. А когда училка реагировала на крик, объяснял ей, что это я с младенчества такой неизлечимый неврастеник.
Дальше было вот что. Докладчик густо покраснел и спрятал за спиною руки. Надо полагать, подальше от греха. Понятное дело, что я поруганный свой зад не собирался предъявлять, да это наверняка оказалось бы излишним. Потому что задние ряды и без того просто уже корчились от смеха. А уважаемый докладчик, сбежав с трибуны, ринулся к дверям, теряя с каждым шагом крашеные волосы из бороды и свой авторитет среди научного сообщества.
Ну вот и нет его, исчез в дверях. Мир твоему словесному праху, неусыпный труженик и организатор литературного процесса! История твоих стенаний не забудет!
Ко всему этому надо бы добавить, что положительного отзыва на роман я не получил. Говорят, рукопись где-то затерялась. Нет! Еще раз пережить скитания по редакциям, пьянку с рецензентом, опять выслушивать суждения литературных бонз… Нет, это без меня. Увольте, граждане, увольте!
Осталась последняя надежда — обратиться к олигарху.
16
Как я попал к олигарху на прием, пусть остается тайной за семью печатями. А то ведь не позавидуешь ему — от просителей да прожектеров еле успевает отбиваться. Скажу только — помогло то, что оба с Украины, и он, и я. Он, конечно, тут уже не первый год, но душа к родным местам не охладела, есть все-таки что-то общее у провинциалов, решивших покорить Москву. Не стану рассказывать и о том, как раздевали догола — в поисках кинжала или микрофона обшарили каждый миллиметр тела, от лодыжек до завитка волос на моем затылке. Слава богу, что догадался накануне принять душ! Да что уж говорить — теперь опять тащиться в баню. В общем, после унизительных процедур и заполнения анкеты взяли подписку о неразглашении — как без этого? — и провели в рабочий кабинет.
Если в обыкновенных людях привлекают нередко глаза, иногда нос, на худой конец, оттопыренные уши, то этот гражданин имел, без сомнения, незаурядную верхнюю губу. Мало того что верхняя губа была впечатляющих размеров и довольно изысканных форм, она весьма удобно, по-домашнему расположилась поверх нижней, время от времени чуть уточняя позицию, дабы приладиться надежнее, и вместе с тем демонстрируя привычное состояние блаженства и уверенности в перспективе своего хозяина. Мне почему-то показалось, что вот-вот, следуя доселе не разгаданной закономерности, из-под нее выскользнет косточка какого-нибудь диковинного плода, элегантные пальчики бережно отринут ее на тщательно подготовленную почву, пройдет мгновение — а что такое мгновение по сравнению с вечностью, как не целая жизнь, — и косточка даст урожай. И можно будет снова вкушать. Вкушать и наслаждаться.
Впрочем, решающей приметой в его внешнем облике была вовсе не какая-то часть лица. И конечно, не тщательно ухоженное, подогнанное под общепринятые образцы солидности и нужных габаритов тело. И даже не румянец, нежный в периоды умиротворения и душевной благодати, но, несомненно, варено-свекольного происхождения за минуту-другую до того, как следовало бы идти на таран. Все это оставалось не более чем предварительным наброском личности, весьма далеким от анализа истинных ее достоинств. Но что там находилось у него внутри, какие страсти бушевали, какие грандиозные проекты прорабатывались, об этом не берусь судить. Просто потому, что прежде надо бы поближе познакомиться, как-то расшевелить его, заставить проявить душевные качества, тщательно скрываемые от своих сограждан. Ох, непростая это задача — понять, как заурядный фарцовщик стал денежным мешком.
Впрочем, особо напрягаться для установления контакта не пришлось, поскольку был у меня в заначке один вопрос, который просто обязан был задеть олигарха за живое.
С этого я и начал. Спрашиваю, даже не успев присесть, от самого порога:
— Как же так? То есть кто же вместо валюты подложил рубли?
— Какие еще рубли? — Вижу, что олигарх хоть и не врубается, но уже слегка задет моим вопросом.
— Да вот ведь, на съезде нашей партии. Илья Борисыч готов был со стыда сгореть, лишь бы не смотреть в глаза униженным и оскорбленным.