Покер пятого курса
Шрифт:
Кроме дорожных сумок, чемоданов и лёгкого, почти неуловимого перегара, у нас было одно общее направление на поселение в дружественный нам, как предупредил перед отъездом проректор Ханцис, институт. Его название, как и все аббревиатуры харьковских учреждений, ничего, кроме здорового детского смеха, не вызывало – ХИРЭ.
«Нужного» человека на месте не было, зато был «ненужный». Никакого письма о нашем приезде и поселении он не читал, с «нужным» человеком связи не имеет и предложил, чтобы не топтались по чистому паркету, прийти завтра:
– Может быть, к обеду они уже прибудут или позвонят, – объяснил он нам канцелярским языком, подразумевая под словом «они» злополучного «нужного» местного деятеля, и снова уткнулся в свои бумажки.
На вопрос, а где же нам ночевать, ответил просто и незамысловато:
– Не знаю, дверь закройте.
Кому дверь закройте? Нам дверь закройте? Нам, пятикурсникам, сдавшим уже все зачеты и экзамены, отыгравшим в самодеятельности все роли и построившим в стройотрядах всё, что строится. Выигравшим все возможные и невозможные кубки на спортивных соревнованиях, прошедшим трехмесячную производственную практику в Москве и военные сборы в Севастополе. И нам – закройте дверь. Нет, нас так просто не взять.
Первым из оцепенения от бюрократического хамства вышел Шура. Подойдя к столу, он медленно опустил вытянутую руку, накрыв мощной ладонью бумажку, которую «ненужный» деловито заполнял и, подавшись вперед всей массой своего борцовского тела так, что через рукав толстой стеганой меховой куртки явственно проступил трицепс, пристально взглянул на того сверху вниз и спросил тихим, доверительным голосом:
– Товарищ, а где тут у вас… партком?
Через минуту «ненужный» стал нужным и родным. Он дозвонился до своего главного, тот до Ханциса в Одессу. Затем он уже лично разговаривал с Ханцисом, теребя провод, и при этом подозрительно глупо улыбался, сосредоточенно глядя на телефонный диск. Видимо, думал, что Ханцис на него оттуда смотрит и улыбается ему в ответ. Затем он обзвонил несколько общежитий, где ему категорически отказывали, а он настаивал и убеждал, говоря каждому из них, что мы очень ценные кадры из дружеского института. Намекал на что-то, но так вяло, что мы и сами не поняли, что он имел в виду. В последнем телефонном звонке он всё-таки решился использовать припрятанное тайное оружие из личного фонда. Понизив голос до шёпота, который мог разбудить и спящего глухонемого, он раскрыл коменданту военную тайну. Он уже не намекал, как предыдущим оппонентам, а говорил прямым текстом – летом в Одессе, в общежитии на Тенистой, а это прямо в Аркадии у моря, их, то есть представителей харьковского института, с нетерпением ждут. Со студентами. А можно и без студентов. Тоже примут. Даже с членами семьи, но не более четырёх человек. Но и такой веский аргумент не позволил слёту уложить упёртого коменданта на лопатки. Тот, видимо, торговался до последнего. В конце концов, уговорил-таки под свое честное слово, упирая на то, что все мы члены партии и комсомольский актив.
– Да, согласовано… Со всеми инстанциями, – последней фразой он закрепил свою победу и, не дожидаясь возражений, резко положил трубку.
После чего с явным облегчением, налив из графина полный стакан воды и с нескрываемым удовольствием осушив его до дна, выписал нам направление на проживание в общежитие.
Выйдя на улицу и обсудив ситуацию, мы решили, что расслабляться не нужно, кругом враги, страдающие патологической бессонницей. То есть враг не спит, но победа с возможностью принять горизонтальное положение в тепле, а не на вокзале, будет за нами.
Придя в общежитие, мы почувствовали, что вектор дружелюбия своего направления не изменил, зато качество хамства резко повысилось. Ситуация была вроде бы такая же, но наоборот. Бедный комендант, который согласился нас принять, должен был нас расселить за счет уплотнения аспирантов. Он придумал поставить кровати для нас в их бытовке, состоящей из двух смежных комнат, где вдоль стен на кафельном полу стояли буфеты и тумбочки, а посередине столы, явно из столовки, и стулья на тонких, расходящихся книзу, металлических ножках.
Аспиранты откровенно выли. Им, видите ли, нужно творить, их нельзя отвлекать, им, как оказалось, будет неудобно кушать, так как они имеют право делать это в любое время суток. А самое главное, что из буфетов может пропасть их содержимое – поселили тут каких-то сомнительных… Да ещё и из «Одэсы». И вообще, будут жаловаться в партком. Но комендант оказался кремень, выслушав их первую волну негодования, он ответил им строго и немногословно, подняв указательный палец вверх:
– Распоряжение парткома.
И тут мы поняли, что партком здесь, в этом институте, а может, и во всем Харькове – это волшебное слово. Как «сим-сим» у Али-бабы. Потому-то номер, который провернул Шура у «ненужного» человека в ХИРЭ, и прошёл на ура.
Аспиранты стушевались, согласились с комендантом, поникли, но не сдались. Возникла глубокая взаимная нелюбовь с первого взгляда. Они нас возненавидели.
Мы же, посмеиваясь над их праведным гневом и игнорируя угрозы во всём разобраться, занесли на их «законную» территорию кровати, матрасы, постельное белье и одеяла, принципиально оставив себе два шатких стола и несколько не менее устойчивых стульев.
По мере того, как мы исключительно своим присутствием усложняли их жизнь, они нарочито обижались и всё больше и больше возмущались, ведя с переменным успехом борьбу за свое пребывание в этой пресловутой бытовке.
Прошло несколько первых дней привыкания. Разобрались – Харьков нам понравился. Разбились по интересам: Миха с группой товарищей катался по вечерам на коньках, Юра по прозвищу Профессор систематизировал записи для диплома, Серёня что-то всё время хотел починить и усовершенствовать. Кто-то налегал на кино, самые малочисленные на вино, а некоторые подумывали про театры и прочие концертные радости.
В харьковском общежитии.1976 год. А.Токаев (Шура), В. Муров (Мурчик), Ю.Любецкий (Профессор)
Единство интересов наступило тогда, когда в галантерейном магазине напротив общежития я купил колоду карт. Нет, не сувенирную, не чёрную, но покерную – пятьдесят четыре листа. Это была отправная точка нашего нового существования.
Шура, не путать с Шуриком, из главы 2, еще в Одессе был обучен игре в покер, и мы быстренько, в четыре руки, расписали все комбинации на бумажке, наменяли мелочь, рассказали и на личном примере показали, как это всё происходит. И пошла игра. Играли по вечерам, серьезно, вдумчиво – спешить некуда, ставки самые что ни есть минимальные. Втянули всех. Не было никого, кто бы хоть раз не сыграл с нами в покер, игру новую, психологическую и не сильно материально обременительную. Даже Профессор приобщился, но ненадолго и, уйдя в пас после неудачного собирания «стрита», сказал:
– Мне что-то в картах не везет, пойду-ка я лучше журнальчик почитаю.
На этом этапе весь интерес игры в покер для нас заключался в том, чтобы стать очевидцем, а еще лучше соучастником того, как хаотично перемешанные, неоднократно подрезаемые, поочерёдно сдаваемые, в пас уходящие, по столу шлёпающие, к груди прижимаемые, падающие на пол и в произвольном порядке собираемые, постоянно тасуемые, местами засаленные и слегка потрёпанные карты, подчиняясь только своим неведомым вероятностным законам неопределенной случайности, на глазах превратилась бы в комбинации высочайшего покерного достоинства – «каре», «флэш-рояль» и «покер». Но, увы и ах, таких раскладов у нас не было. Не складывались.