Покер пятого курса
Шрифт:
– Повышаю.
«Ну, думаю, давай. В пас ты уже не уйдешь, зарылся на славу. Бросай тридцатку. Вскроемся. Предъявишь свой замечательный «стрит» или редкостный по красоте «колор», а я эффектно веером разложу свой «покер», а для понтов последнюю, пятую карту, оставлю закрытой, мол, и так хватит, нечего «покер» светить – пугать фортуну».
Я уже отчетливо видел триумфальный конец партии и осязал, как победоносно раскладываю свои карты и срываю банк. Посмотрел на часы, время было позднее, засиделись, да ещё стекло убирали долго… Короче, пора заканчивать и делить добычу.
Мои мысли перебил заочник:
– Пятьдесят.
И
«Так, спокойно, только не истерить. Нас много, перебьём».
– Помогите материально, – шутливо проговорил я.
Призыв прозвучал с небольшим опозданием – из карманов ребят уже лезли трёшки, пятерки, десятки.
– Надо записывать кто и сколько даёт, – сказал Профессор, самый пунктуальный и высокоорганизованный из нас, вырывая из тетрадки двойной листик. – Назовем «Фонд материальной помощи», – пошутил он и красивыми крупными чертёжными буквами вывел заголовок.
Через несколько минут Шура собрал пятьдесят рублей и, недоверчиво глянув исподлобья на замерших селян, лично положил их в банк. Мне только оставалось констатировать свершившийся факт, и я произнёс:
– Вскрываемся?..
Я должен был сказать это весомо и утвердительно, но голос подвел – к моей нечеткой дикции с пришёпетыванием и легким интеллигентным прикартавливанием, которые это слово изменили до неузнаваемости, добавились ещё и предательские вопросительные нотки. Я прокашлялся, прочистил горло и повторил твёрдо, по-деловому чётко, тщательно выговаривая с повелительной интонацией все буквы:
– Вскрываемся.
Я посмотрел на студента-заочника-селянина и увидел, как его рука медленно, но неумолимо опять полезла во внутренний карман пиджака.
– Ты что корову продал? – вырвалось у меня. – Предупреждать надо.
– Та не, – ответил он на полном серьёзе, – у нас коровы нема, маманя только козу держит, там… на молоко, на брынзу.
И вытащил, гад, сто рублей. Опять же развернул, разгладил ладошкой, неторопливо сложил пополам, аккуратно развёл концы и домиком поставил на самый верх нашей, только что с таким трудом собранной, кучки.
Катастрофа! Все притихли и молча, тупо, будто никогда в своей жизни не видели денег, уставились на эти сто рублей. Они как памятник тому, чей профиль изображен на лицевой стороне купюры, венчали денежную композицию.
Жизненно важно! Срочно! Сто рублей! Мы принялись громко, не обращая внимания на соперников, обсуждать, где взять деньги. Вывернули все карманы, привлекли ребят из смежной комнаты, кто-то взялся пройтись по студентам общежития и одолжить.
Каким ничтожным мне тогда показалось моё «каре», когда тебя давят деньгами, и ты не можешь ответить. И пусть даже «покер» руках, но ты не способен его дотянуть до вскрытия, просто нет денег…
«Покер» – подумал я. – А если у него «покер»? Он так спокойно себя ведёт, не боится, поднимает ставки… Если «покер», то не в тузах – четыре туза у меня… Нужен срочно джокер. Тогда «покер» в тузах мой, и перебить его уже ничем невозможно. Абсолютное оружие… Так, действуем. Срочно необходим один джокер».
Я сооружаю новую комбинацию из коробка спичек и пачки сигарет, но на меня никто не смотрит, все заняты поисками денег. Стараюсь привлечь внимание, и всё более и более убеждаюсь, что у селянина на руках «покер».
«Но не в тузах, это точно – тузы у меня», – как заклинание повторял я про себя.
Смотрю пристально на Шуру и глазами скашиваю на спичечно-сигаретную конструкцию. Шура усиленно занят сбором средств и ничего не замечает. Я начинаю громко кашлять, когда он на меня наконец-то посмотрел, я двумя пальцами, указательным и средним, провел вдоль носа сверху вниз, а затем указательным под носом, как бы утирая сопли, – это была буква «Д» детской дворовой азбуки глухонемых. Я требовал найти джокер. Не понял. Хуже того, он поднялся из-за стола и занервничал стоя.
Незадолго до Харькова. Москва, парк Горького, 1975 год. А.Шишов, А.Токаев (Шура)
Я не выдержал и пнул Манюню под столом. Тут же в ответ этот невинный, непонимающий, отвлеченный взгляд. Я чуть ли не пальцем показываю на коробки, смотри, мне нужен джокер. Его густые ресницы дрогнули – он меня понял. Взял со стола колоду и принялся её перебирать. Один раз, бегло просматривая и перекладывая из одной ладони в другую, затем ещё раз, но уже медленней и внимательно. И так же безрезультатно. Оба джокера были на руках, причем не на моих.
Как же мы раньше не додумались проверить?! Два джокера могут скомбинировать всё что угодно.
Мои страхи и мысли прервал Мурчик. Выйдя из смежной комнаты, он гордо держал над головой зажатые в кулак деньги:
– Профессор, запиши, – сказал он, – все, кроме Серёни, сдали по двадцать рублей. Серёне общественное порицание.
Этому нас научили на военно-морских сборах в Севастополе: в ответ на вынесенное персонифицированное общественное порицание все должны были хором сказать:
– У-у-у, су-у-у-ка.
Но не сказали, не до того было – увлеклись сосредоточенным пересчётом денег. Есть. Есть сто рублей. Опять же Шура, уже не садясь, положил их в банк.
Студент-заочник, немного привстав, дотянулся до собранных денег и по-хозяйски пересчитал. Затем аккуратно положил их обратно в кучу и произнес:
– Поровну, вскрываемся.
У меня камень упал с души – им больше нечем поднимать ставки. Упал, но до земли не долетел, завис где-то посередине, в районе коленной чашечки.
Селянин не устраивал представление, не делал никаких эффектных заявлений. Немного смущаясь и одновременно гордясь своей победой, он произнёс раньше, чем показал карты: