Покер пятого курса
Шрифт:
Шура и Манюня ушли в пас, я остался один на один – нужно было принимать решение.
«Положить рубль и вскрыться бессмысленно, я его сразу же и проиграю. Проще всего бросить карты и спасовать… А может блефануть?
У меня на руках «тройка» в дамах и две маленьких червы, причем дама тоже червовая, итого три червы, но это не пять, это ничего – чистый проигрыш. Судя по двум коробкам спичек у Мурчика в руках, у аспиранта не меньше чем «стрит», шансов выиграть, уравняв ставки, нет. Только блеф. А если он упрётся? Попробую поднять его до десяти рублей, чтобы испугался. А если не испугается?»
Поколебавшись ещё немного, секунды две-три, я положил в банк три рубля. Ритм аргентинского танго зазвучал
Аспирант, видимо, обалдевший от того, что у него есть комбинация и может выиграть, тут же торопливо положил в банк свою трёшку, тем самым предлагая вскрыть карты и подтвердить свою победу. Я положил синенькую пятерку.
В комнате наступила тишина. Аспирант думал. Манюня, внимательно глядя на меня, неторопливо перетасовывал оставшиеся без игры карты. Практически одновременно поднялись из-за стола не участвующие в игре Шура и второй аспирант. Обойдя стол, аспирант долго смотрел в карты своего товарища, потом они начали шептаться, посматривая в мою сторону. Я сидел сфинксом, стараясь не проявить никаких эмоций. В это время Шура, потягиваясь и похрустывая суставами, прошел мимо Мурчика. Как бы в порядке проведения разминочной зарядки он наклонился на долю секунды так, что его ухо пролетело возле Мурчика лица, и по шевелению Мурчика губ я понял, что тот Шуре что-то сказал. Что-то короткое, но очень ёмкое. Например, «без двух червей колор» или «без дамы каре». Затем таким же вальяжным шагом, ещё раз потянувшись и издав львиный рык, Шура уселся на свое место. Аспирантский совет в Филях окончился передачей игроку двух бумажек по пять рублей, одну из которых он тут же положил на стол.
Ситуация прояснилась, у них осталось ещё пять рублей, и если я положу десятку – они сдуются. Во внутреннем кармане у меня хранились деньги на дорогу домой, их трогать нельзя, но не сейчас – до мелкой дрожи внутри живота чувствовал, что выигрыш близко. Я отсчитал из заначки десять рублей, и они красным цветом победы накрыли всю жёлто-сине-зеленую кучку лежащих на столе денег.
Аспиранты начали нервничать, советоваться и выяснять у нас:
– До какого предела можно повышать ставки?
И тут же получили язвительное разъяснение:
– О лимите ставок договариваются перед игрой.
Пока они, суетливо шаря по карманам, совещались, Шура отобрал у Манюни колоду, которую тот меланхолически перетасовывал, и занялся внимательным просматриванием оставшихся карт. Смотрел, перекладывал местами, хмыкал. Затем резко собрал их всех вместе и передал Манюне, что-то сказав на ухо. Будучи в состоянии сфинкса, тем не менее, я видел все эти манипуляции, не теряя из вида аспирантов, которые продолжали шарить по своим карманам. В карманах ничего не нашли. Свободный от игры аспирант минут на пять исчез и довольный собой вернулся в десяткой в руке. Присмотревшись, я увидел, что она у него не одна.
«Кошмар… – пронеслось у меня в голове, – приплыли…»
Пока помощник моего соперника радостно усаживался, я почувствовал, как кто-то тронул меня за колено. Я не шевельнулся, а только скосил глаза вправо, там сидел Шура, одной рукой он скреб свой небритый подбородок, вторая спокойно лежала на столе. Слева, рядом со мной, сидел играющий аспирант, двумя руками прижимающий сложенные карты «к орденам». Напротив меня Манюня и второй аспирант. Манюня сидел, откинувшись на стуле, с невинным взглядом мечтательных ярко-зелёных глаз, устремленных в дальний верхний угол комнаты. Одной рукой он подпирал голову, которая в пастельной меланхолии склонилась на бок, а вторая рука, как плеть безвольно свисала вниз.
Я пересчитал группу поддержки. Все были на своих местах, тогда кто под столом?
Центровой. 1976 год. С.Коцюба (Манюня)
Ещё раз кто-то тронул меня за колено. Задумчиво, в состоянии немигающей египетской древности, откинувшись назад и немного съехав вниз, я скосил глаза под стол и увидел руку с зажатыми двумя картами, которая продолжала настойчиво постукивать меня по колену. Окинув ещё раз всех взглядом, и убедившись, что там, под столом, никого не может быть, я решил, что это рука Бога. Ошибся. Не Бога, но тоже на букву «Б». Рука баскетболиста. Это Манюня. Он всего лишь опустил вниз и согнул в локте свою ручку, которая была абсолютно пропорциональна его баскетбольному росту в два метра и один сантиметр, а стандартная столовская столешница надежно скрыла изумительный изгиб его конечности. Верхняя часть айсберга была безупречна. Я даже залюбовался его неподвижной безмятежностью с задумчивой, блуждающей улыбкой и монументальной отрешенностью позы, подчеркивающей покой и полную отстраненность от происходящего. И одновременно восхитился активности, находчивости и безупречной точности движений, происходящих ниже уровня столешницы.
Я опустил руки со своими картами вниз, не совсем под стол, но так, чтобы их не было видно противникам. Веером карт прихватил подачу снизу, собрал их все вместе, затем опять открыл и посмотрел.
На руках было пять черв и две, теперь уже лишних, дамы.
Вложив лишних дам в требовательные пальцы Манюни, я продолжал сидеть, зажав неожиданно возникший на руках «колор».
Аспиранты решили продолжать игру и положили в банк десять рублей, столько же, сколько и я. Опять же предложение вскрыться. Я задумался. То, что я выиграю, я в этом уже не сомневался. То, что у них есть деньги, а я видел, и они будут лезть дальше – в этом я тоже не сомневался. Но я был уверен, что после абсолютного проигрыша они уже никогда не придут, и у нас уже не будет такого интереса, как сегодня. А с длинными руками Манюни, острым глазом Мурчика и незатейливостью Шуры мы сможем выиграть у них и то, что сегодня осталось не проигранным, и плюс то, что принесут с собой в следующий раз.
В тот момент я их не пожалел, нет. Это был меркантильный интерес, и я согласился на вскрытие карт.
Как и ожидалось, у них был «стрит» даже от туза, а у меня скромный «колор» в черве. Оглушительный крик наших болельщиков взорвал тишину аспирантского отсека общежития. Ликующие студенты так и не заметили самое интересное, произошедшее под столом, но были страшно рады победе, которая, как и добыча, были общими.
На этом глава 6 окончена. Завязка начинает завязываться в тугой узел. Наступает понимание глубины и неотвратимости трагизма и комизма описываемых событий.
7. Сговор
К тому времени, когда мы прожили целую неделю в Харькове, наше отношение к городу окончательно изменилось к лучшему. Морозы немного спали, градусов до десяти, и мы с удовольствием шатались по центру. Разобрались и приняли красоту гранитных цоколей массивных сталинских построек; разновысотных, забавно соединяющихся между собой, кубиков начала века в глубине главной площади; почувствовали и разделили любовь местных жителей к их главной улице Сумской – харьковской Дерибасовской, круто соединяющей верхнюю и нижнюю части центра города.