Поколение одиночек

Бондаренко Владимир Григорьевич

Шестнадцатая глава. Александр Щуплов

Александр Николаевич Щуплов родился 3 марта 1949 года в Подмосковье, в Болдино, где и прожил всю жизнь со своей горячо любимой матушкой, которой посвятил немало стихов и любимыми котами. «Мою маму звали Анной. / А сестру её – Марусей. / Под вечерний марш мембранный / Завивался волос русый…»

После окончания средней школы поступил на исторический факультет Московского педагогического института имени В. И. Ленина, который и закончил в 1972 году. К этому времени уже писал стихи и печатался. Отслужил в армии на Дальнем Востоке. Поступил работать редактором в альманах «Поэзия», выходившем в издательстве «Молодая гвардия». В 1976 году вышла первая книга «Первая лыжня», на которую обратили внимание наши ведущие поэты и критики разных направлений, от Евгения Евтушенко до Вадима Кожинова. В 1978 году был принят в Союз писателей СССР. Со студенческих лет стал геем, но долгое время удачно скрывал свои наклонности. Фиктивно женился на поэтессе, надеясь получить квартиру от Союза писателей или от издательства «Молодая

гвардия», но жена, добиваясь от него нефиктивной близости, написала серию доносов во все инстанции. В это время, в 1979 году, выходила его новая книга, одна из лучших в его творчестве и в его поколении «Серебряная изнанка», на обложке был изображен красивый юноша, к счастью, книгу не зарезали, но обложку пришлось сменить на рисунок с не менее красивой девушкой. Разразился большой общественный скандал, если бы не помощь известных поэтов, прежде всего Николая Старшинова, он мог бы попасть на долгие годы в тюрьму, подобно его сверстнику Евгению Харитонову. Но с работы пришлось уйти, к счастью, вскоре взяли корреспондентом в газету «Книжное обозрение», в то время скучное ведомственное издание комитета по печати, регистрирующее издание всех книг. Прославился как неутомимый репортер, изобретательный очеркист и открыватель светских сенсаций, добивающийся интервью с самыми недоступными людьми, от Валентина Распутина до Константина Кинчева. Выходили книги стихов: в 1980 году «Переходный возраст», в 1985 году «Повторение непройденного», в 1986 году «Поле боли», в 1989 году «Исполнение желаний», в 2004 году «Концерт для шпаги с оркестром». И перед смертью, в 2006 году, избранное «Стихи для тех, кто не любит читать стихи». В перестроечные годы собирал и издавал энциклопедии молодежного и музыкального сленга, большой любитель и ценитель современной отечественной рок-музыки. Организатор всевозможных форумов и поэтических фестивалей, любитель розыгрышей и карнавалов. Вне интимной жизни, которую никогда не выпячивал даже в перестроечное время, дружил с поэтами Иваном Ждановым, Владимиром Урусовым, Геннадием Красниковым, критиком Львом Аннинским. В 2005 году в Могилёве перенес тяжелый инфаркт. 3 августа 2006 года в возрасте 57 лет скончался от повторного инфаркта в больнице. Похоронен на Котляковском кладбище.

Консервативное стихотворение

Что такое Пётр? Ломатель косточек,Сам себя сгубивший сгоряча?Сбрасыватель корабельных досточекС узкого покатого плеча?Пуделек, что не вписался в метрикиРусских пустолаечных собак?Или же потрахиватель ветреныйПортомойщиц-немок и солдат?Кто он? Дьявол. Выпрыснувший усилки?Пытошник, презревший небеса?Херминатор, втиснувший в конвульсийки,Запретивший церкви чудеса?Нешто нам глазами осторожнымиИмператорский ловить желвакИль следить за чавканьем пирожнымиВ обществе курфюстин в кружевах?Мы живём от шёпота до ропота,Ведь душа в крови – и в страхе ведь!Это будет нас учить Европа-то,Где с утра скрипят костры из ведьм?Нам и от своих деваться некуда —И костров, и ведьм, и высших клятв…И царят реформы, словно беркуты,Выбирая послабей цыплят…Скифское народонаселение,Что фортуна предложила нам?Рыться, как в помойках, в объясненияхЦарским полуобморочным снам?Де-сварганил топором империю,Бил де-шведа и лепил де-флот —До поры, пока с благим намереньемНе послал Господь ему дефолт…И остались мы морскими свинками —Ни щетины не даём в казну.Ни тебе хрю-хрю, ни тренья спинками,А случиться плыть – идём ко дну.Всё ломаем и ломаем косточки,Строим, рубим, режем сгоряча.И съезжают, и съезжают досточкиС узкого покатого плеча.

Скоморох из инфарктного рая

Я познакомился с Сашей Шупловым давно, в доисторические времена, когда и на самом деле история как бы не двигалась. Только что воцарил Леонид Брежнев, всё, что можно, медленно и верно развивалось или разваливалось, иногда одновременно. Всё, что надо, медленно и лениво преследовалось. Мы жили без войн и катастроф, но дышать нам, молодым литераторам, особо не давали. И прежде всего не власти, до которых было далеко, а чиновные литераторы. Боялись последствий Венгрии и Чехословакии, где все началось с фрондирующих писателей. Но в России со времен древних скоморохов и летописцев реальная литература всегда жила вопреки.

Саша тогда работал вместе с Геной Красниковым в знаменитом альманахе «Поэзия», в котором умудрялись печататься многие запрещенные и полузапрещенные поэты. Альманах был чисто поэтическим, возглавлял его славный фронтовик и добрый человек Николай Старшинов, и как-то цензура особенно за него не цеплялась. Вот в этой редакции царил балагур и острослов из рода скоморохов Александр Щуплов, создавший там же, на страницах альманаха, мифический персонаж Ефима Самоварщикова. Впрочем, он за жизнь создал уйму мифических персонажей, в том числе и на страницах полуподпольных острооппозиционных в ельцинское время газет «Лимонка» и «День». Не то, чтобы он был крутым оппозиционером, но подковырнуть любую власть он любил, как всякий балагур и шут. К тому же обожал и всевозможные мистификации.

Многие и запомнили его этаким дурашливым, юморным, насмешливым весельчаком, никогда не вчитываясь в его поэзию. А в поэзии сквозь дурашливость и анекдотичность веселого рыжего клоуна Саши Щуплова пробивалась ещё и совсем другая судьба грустного и одинокого, в чем-то и трагичного человека.

Или Судьба

в прихожей, не сняв пальто.Нас проиграла в карты – и наутёк?Мне-то пока не шатко! Мне – хоть бы что —Выпил анаприлину – и молоток!..

В его многослойной жизни уживались и два разных поэта. Нахальный скоморох и сентиментальный одинокий лирик. Помню, как в Гданьске и Сойоте на одном из традиционных международных писательских форумов, куда мы с ним ездили летом несколько лет подряд, писатели из разных стран, привыкшие за неделю форума к неугомонному автору розыгрышей и каламбуров, к русскому скоморошеству Щуплова, вдруг на вечере его поэзии видели совсем другого: мудрого, одинокого, погруженного в мировую и русскую культуру поэта. Почувствовали в его стихах что-то клюевское, что-то вийоновское, что-то оденовское.

Любимая, вот они – эти стихи.Слова в промежутках разбавки…Висит восклицанье последней строки,Как будто Вийон на удавке.

Он прекрасно знал и русскую и мировую поэзию, легко сочетал аллюзии и метафоры, часто играл стихом, ибо блестяще владел техникой стиха. Тут уж я соглашусь с Евгением Евтушенко: «Перечитайте его стихотворения, поэмы – это настоящий фейерверк слова!»

Но, конечно же, нельзя забыть и его скоморошины. В этом Александр Щуплов продолжал давнюю русскую традицию стиха. И был, если на то пошло, верным учеником своего учителя – Николая Старшинова. Ему повезло на встречу с этим добрым и мужественным человеком. Это был его вечный спаситель, прекрасно знавший жизнь, широкий в понимании человеческих слабостей и несовершенств. Не будь Старшинова, уверен, Щуплов повторил бы судьбу Евгения Харитонова, тоже прекрасного русского писателя. Они оба были влюблены в русский язык, во все народные словечки и поговорки, во все прибаутки и соленые словечки. Правда, они как бы поделили свои энциклопедии сленга и фольклора. Николай Старшинов собирал, коллекционировал, нырял в языковые глубины, охранял сокровища народного языка фронтового поколения. В эстетике народной поэзии Старшинов не признавал никакой цензуры, собрал уникальную коллекцию соленых матерных частушек. Его последователь Александр Щуплов плавал в мутноватой воде стоков современного города, фиксировал, как уже было замечено его друзьями «лингвистический апокалипсис» перестроечной Руси, создавая обширные энциклопедии сленга, жаргоны тусовок. Но, погружаясь в «лужу с отливом бульонным», изучая современный язык «хлебателей мёртвой воды», он всегда высоко ценил и красоту уходящей, ушедшей Руси.

Танцуем от печки, от свечки, от кочки,От почки, в которой свернулись листочки,От кучки ещё шевелящихся пеплов.От качки земли, прикрывающей пекло,От речки с водой циркулярной утечки.Скрипучей дощечки в родимом крылечке.От щучки с зубами отменной отточки.От звеньев распавшейся звонкой цепочки,От рыжего ключика к сердцу двулички.А также – от старой весёлой отмычки.От бочки с вином. От судейской протачки.От точки в поэме, от каторжной тачки…

Он любил словечки древней Руси, любил былое языковое богатство, и потому иной раз писал целые поэмы на скоморошечьем языке, чисто русские языковые бурлески, шутейные забавы. Впрочем, так он «крышевал» свою иронию над жирующим чиновничеством, над начальниками всех мастей и рангов. Впрочем, в древней Руси таких скоморохов за их шутейную правду тоже и в кандалы забивали, и в застенки сажали.

Летит паровоз по отчизне моей,С утра начинаются ночи.Становится боль всё больней и длинней,А нежность – нежней и короче.Я в тамбуре вместе со всеми стою,Гитару держу одичало,И жуткую песню о счастье пою,Где нет ни конца, ни начала.

В чём-то он сам обрек себя на одиночество. Будучи геем, пробовал завести нормальную семью. Мечтал получить квартиру в Москве, печататься, издаваться. Ничего, кроме скандалов и гневных писем жены во все инстанции не получилось. После шумного скандала со второй его книжкой «Серебряная изнанка» с заменой обложки, с обсуждением по «Голосу Америки», нормальная жизнь как бы отменялась. Он как предчувствовал своим эпиграфом к книге из английской поговорки: «У каждой тучи есть серебряная изнанка». Вот и в жизни его непутевой пошла одна изнанка. Скоморошество и балагурство не помогло, отшутиться не удалось, ибо в его шутках те, кому надо, нашли и изрядную долю правды. Парадокс в том, что он и на самом деле никогда не стремился к нахальному и наглому самоутверждению. Не в его это было характере. Переть на рожон с особенностями своей личной жизни, как Ярослав Могутин с его «Термоядерными мускулами», с припадками мизантропии и отчуждения от обычного мира, Александр Щуплов не желал. Он искренне любил этот обычный мир, любил нежно и лирично своих подружек и своих наставников, своих друзей и своих предшественников. Как пишет его обычный привычный давний друг и по газете и по поэзии (друг в самом старинном смысле этого слова, без всяких двусмысленностей. У Щуплова было много таких нормальных друзей) Евгений Лесин: «Именно что – академично-нежно. Сплошная акварель, сплошная недосказанность, но каждое слово, каждая буква – продуманы чрезвычайно тщательно… Утонченно, но не отвлеченно. Изощренно, но не отрешенно. Сдержанно, но страстно…»

Природа нежных чувств моих к тебе —В разлуке. Беспризорно шарят рукиТебя, как шарят свет из темноты.Но – ты мой воздух. Нет с тобой разлуки.Везде – в глазах, у сердца – только ты.Потёмки огибают твои плечи.Снежинка тихо тает на губе.И незачем скулить. И плакать нечем…Природа нежных чувств моих к тебе…

Его любовная лирика, как правило, не конкретна, а универсальна, скорее её можно сравнить с лирикой английского поэта Одена. И также как Уистен Оден, будучи поэтом современности, поэтом городского сленга, он по форме – скорее традиционалист, нежели модернист. Прославляя города и рок-концерты, коллекционируя все модные бренды эпохи, он активно пользуется формами и ритмами народной поэзии. Его стихи напрямую связаны с песенным мелосом. Его сатира идет от русского балагана.