Покорение Крыма

Ефанов Леонид Александрович

Поворчав, он согласился на перевод орд к Берде и Азову:

— Пущай едут! Всё меньше забот... Токмо вы, милостивый государь, проследите, чтоб они в дороге не озорничали!

Щербинин, осерчав от такого приёма, задерживаться в Полтаве не стал — уехал через день, не прощаясь, повторяя негодующе:

— Мужик косолапый!.. Быдло!.. Никакого обхождения. Словно я не генерал, не губернатор, а прислуга какая-то.

К князю он решил больше не ездить, а о всех делах — от этого, увы, не уйти — уведомлять письменно...

Позднее,

когда Евдоким Алексеевич раздражённо написал Панину, что Долгоруков по-прежнему стремится вести негоцианство самолично, Никита Иванович успокоил его, заметив, что, «оставляя наружную пышность знаменитым родам, довольствоваться будете прямым производством дел». Такой ответ порадовал Щербинина: он понял, что в Петербурге в делах негоциации первым считают его.

* * *

Февраль — март 1771 г.

Склонять ногайцев к оставлению мест зимовки и переходу на новые земли отправился Веселицкий. Он также должен был проведать настроение орд относительно возможности возведения на престол другого хана.

— Сие знать крайне важно, — предупредил Щербинин, строго поглядывая на канцелярии советника. — Вполне допустимо, что обстоятельства принудят нас приложить старание к отысканию особы более дружественной к России, чем Селим-Гирей. Вот вы и прознайте, кого хотели бы иметь они в ханском достоинстве... Да, предупредите подполковника Стремоухова, что он назначается приставом при ордах. Пусть немедля выезжает к ним...

Придавая большое значение отторжению едисанцев и буджаков как первому шагу к достижению далеко идущих целей, Екатерина пристально следила за благополучием и защищённостью орд, которым особенно досаждали запорожские казаки, продолжавшие, несмотря на все предупреждения, грабить ногайцев, из-за чего некоторые ордынцы стали уходить в Крым. Выведенная из себя самовольствами «бездельников и злодеев», она прислала кошевому атаману Петру Калнишевскому грамоту, «в самых крепких изражениях состоящую», в которой жёстко указала:

«Строгое и немедленное наказание запорожцев, обличаемых в непозволенных до татар касательствах, без упущения исполняемо быть долженствует».

В другом послании — Щербинину — Екатерина велела оборонить ногайцев от притеснений и «поспособствовать им в содержании и соблюдении себя в независимости, и коль долго в таких мыслях пребывать имеют — все возможные удобства им доставлять».

А для лучшего ласкательства Щербинину выделялись из казны двадцать тысяч рублей на вспомоществование ордам. Кроме того, тайному советнику Собакину поручалось накупить в Москве и отправить в Харьков на десять тысяч разных подарков, и уже были посланы галантерейные вещи на три тысячи рублей.

Веселицкий, узнав о подарках, осуждающе покачал головой:

— Не забаловала бы басурманов гостинцами...

...Сменяемые на каждой станции резвые,

сытые лошади быстро домчали канцелярии советника в Александровскую крепость. Но здесь пришлось задержаться: по внезапному оттепельному времени Конские Воды и Московка разлились широким озером, нарушив прежние переправы.

Веселицкий несколько раз выходил на вязкий, размокший берег, смотрел, пошла ли вода на убыль, и, не вытерпев, потребовал у коменданта бригадира Фрезердорфа переправить его к едисанцам на лодке.

Фрезердорф, удивлённый торопливостью гостя, пробасил недоумённо:

— Господи, стоит ли так поспешать?.. Через неделю вода спадёт — переправим без задержки.

— Я рвение не от личных прихотей проявляю, — с лёгким раздражением заметил Веселицкий. И добавил — уже с показной важностью: — Дело, вручённое мне, не терпит отлагательства.

Лодку выделили большую, с гребцами, и утром 4 марта канцелярии советник перебрался на другой берег. Там его встретили Джан-Мамбет-бей, Абдул-Керим-эфенди, знатные мурзы и аги, а также майор Ангелов и переводчик Мавроев, с горем пополам добравшийся из Крыма к едисанцам два дня назад.

Тут же, на берегу, под громкие крики ордынцев, Веселицкий напыщенно объявил:

— По дружескому к вам расположению и в оплату убытков, понесённых от грабежа запорожских злодеев, её императорское величество пожаловала ордам пятнадцать мешков денег — четырнадцать тысяч рублей!

Колбай-мурза и Али-ага приняли золото, а Абдул Керим поделил его между пострадавшими от казачьего разбоя мурзами и агами.

Джан-Мамбет-бею Веселицкий вручил деньги отдельно. Тот пришёл в его шатёр глубокой ночью, принял 450 червонных, долго благодарил, слащаво и многословно, и, прощаясь, попросил сохранить визит в тайне от мурз.

— Люди они завистливые. Узнают — просить будут.

— Не беспокойся, — утешил бея Веселицкий. — Я тебя потому и позвал ночью, чтоб никто не ведал...

Начав с раздачи золота, Веселицкий хотел задобрить мурз, размягчить их сердца и души, сделать более податливыми к уговорам, что перевод орд на новые земли есть ещё одно благодеяние России, заботящейся о безопасности и спокойствии своих друзей. Сам Пётр Петрович не питал никаких иллюзий об их дальнейшей судьбе: он не сомневался, что если ногайцы согласятся перейти на Кубань (а именно таким было последнее решение из Петербурга), то там навсегда и останутся.

Состоявшийся на следующий день разговор оказался непростым: мурзы слушали неотразимые доводы Веселицкого, молчаливо, растревоженно переглядывались, но давать согласие на перевод не хотели.

— Мы благодарны за милость, оказанную твоей королевой нашим народам, — сказал едисанский Хаджи-Джаум-мурза. — Но истощённые стада не могут проделать столь долгий, тяжкий, со многими переправами путь.

— Из-за нашего многолюдства и уже живущих там народов земли те будут нам малы и непригодны, — поддержал его Колбай-мурза.