Покорение высоты
Шрифт:
Но даже эти юношеские поиски не прошли для него бесследно: когда Кондратюк вместе с Никитиным взяли подряд на конструирование шахтного копра в скользящей опалубке, Юрий Васильевич открыл своему юному другу такое многообразие знаний о глубинных слоях недр, что их оказалось больше чем достаточно, чтобы они во весь период работы не отвлекались ни на какие побочные проблемы, кроме конструкторских. Казалось, Кондратюк знал все: на каких глубинах какая температура, какое давление, какая влажность. Все, что нужно знать конструктору, намертво закрепила его память. Знание, обретенное в опытах юности, он в любую минуту умел извлекать на поверхность и заставлял его служить, вгонял его в конструктивную схему новых изобретений.
Прошла юность, но всесильная тяга к изобретательству толкала
С 1919 года Юрий Кондратюк не расставался с коленкоровой тетрадью, в которой формулировал свои отправные принципы полетов на Луну. Он искал эти принципы на стыке двух наук: космической механики, которую еще предстояло вывести из сферы концептуальных, чисто абстрактных понятий в сферу практических задач, и астрономии, которую также надо было приспособить для практических целей. Доморощенный умелец-конструктор упрямо выращивал в себе теоретика и пионера-практика межпланетных сообщений. Много лет спустя после его смерти время показало, что ему это удалось. Но как? С исступленной жадностью вгрызался он в трудные, недоступные человеческому опыту сферы, изучая «космогонические теории Коперника, Лапласа, Ньютона, Кеплера, Кука, препарируя их догадки, подчиняя умозрительные суждения практической идее — создать надежные космические летательные аппараты.
Ко времени знакомства с Никитиным он уже определил наиболее выгодные траектории межпланетных полетов. Ему первому открылась счастливая мысль — использовать силы притяжения небесных тел, включив в конструкторские идеи тяготение планет, заставить тяготение работать на человека, дерзнувшего построить космический корабль. Помимо правильной ориентации в космосе эта идея давала богатейшую возможность уменьшить вес корабля за счет экономии ракетного топлива. Эта идея Кондратюка получила в мировой космической механике название «межпланетный бильярд».
Но больше всего надежд возлагал Юрий Кондратюк на свой проект многоступенчатого космического корабля, у которого ступени по мере сгорания топлива могли отпочковываться от корабля.
Все добытое богатство знаний обрушил Кондратюк на Николая Никитина. Вежливый Никитин не выдержал напора и, вооружившись удобным скепсисом знатока инженерных расчетов, приготовился разоблачать космические идеи своего друга. А Кондратюк словно бы ждал, чтобы Никитин опроверг его расчеты. Николай вцепился в доморощенные формулы и выводы, но, переводя их на строгий язык математического анализа, начал догадываться, что Кондратюку удалось открыть нечто настоящее, но совсем уж невиданное и у этого «нечто» может случиться звездная судьба. Так волей случая Никитин стал первым рецензентом его работы. Неизвестная Никитину область постепенно становилась близкой. Описанные языком математических символов, вырисовывались контуры орбитальных космических станций, одетых в сверхпрочный панцирь. Иногда это напоминало ему детские фантазии, которым он когда-то предавался вместе с Книжником, но теперь это были реальные шаги к великой мечте. Никитин требовал от Кондратюка академической строгости расчетов и не отставал от него, пока не добивался предельной ясности.
Николай Никитин в каждом их споре убеждался, что Юрий Кондратюк, обладая чудодейственной интуицией, владеет, большим, чем он, багажом знаний в области электротехники, термодинамики, не говоря уже о совсем неведомой Никитину космической технике. К этому убеждению он пришел не сразу, потому что идеи Кондратюка были поначалу опутаны плевелами домыслов — сказывалось отсутствие строгой математической школы. Но однажды Николая поразила догадка: если бы Кондратюк не добирался до своих вдохновляющих истин самостоятельно, если бы не было нужды каждый раз придумывать новые способы продвижения к цели, включая свой «нестрогий» математический аппарат, которым он даже несколько
Десять лет жизни отдал Кондратюк, чтобы укрепить надежность своих гипотез, превратить их в рабочий план осуществления межпланетных сообщений. Ему пришлось осваивать даже нейрофизиологию человека, для того чтобы понять, что космонавт должен стартовать в лежачем положении, что и было реализовано на первом этапе освоения космоса. Кондратюк первым обосновал многое из того, что стало действительностью спустя десятилетия. Далеко в будущее забежал этот человек, сжигаемый неугомонной страстью к открытиям.
Кондратюк доверил своему юному другу самые сокровенные плоды своих трудных поисков. Они ошеломили Никитина, но двадцатилетнему студенту строительного факультета, увлеченному бетонными конструкциями, трудно было оторваться от своих балок и монолитных фундаментов, чтобы отправиться вслед за новым другом в холодные, необжитые сферы. Но Кондратюк был настойчив и упрям, он властно увлекал Никитина за собой, а добился лишь того, что разбудил в нем интерес к высотным сооружениям типа элеваторов, которые сам проектировал и строил. Никитина привлекало то, что крепко стоит на земле.
Во многом сходились их принципы: для обоих лишь та фантазия считалась бредом, которую нельзя обосновать математически. «Не надо спорить, давайте считать», — любил повторять Никитин слова Лейбница. Но они продолжали спорить, спорить и считать. Один из них был порывист и страстен, другой рассудителен и как будто осторожен. При различии характеров они уравновешивали и дополняли друг друга, составляя единое целое.
Когда Николай приехал домой перед дипломной практикой, Кондратюк подарил ему свою только что выпущенную книгу «Завоевание межпланетных пространств». Юрий Васильевич Кондратюк издал ее на свои деньги, оторванные от зарплаты. За год, что не виделись они, Кондратюк сильно постарел: измотали бесконечные командировки по сельской местности, потрепали нервы неурядицы с книгой, но на усталом лице его отразились торжество и надежда, что его теперь услышат, поймут и позовут к себе самые умные люди, отвечающие за будущее.
Книга была издана в частной новосибирской типографии всего двухтысячным тиражом на плотной оберточной бумаге, она выглядела совсем не так празднично, как ее автор. Кондратюк ворошил свою и без того взъерошенную шевелюру, дергал себя за бороду и наивно улыбался.
Он разослал свою книгу в институты и научные центры, в высокие академические инстанции, но его время было где-то далеко впереди, и до этого времени вряд ли могла дотянуться его трудная жизнь.
Удрученный, Юрий Кондратюк счел свою задачу выполненной: ведь все, что можно было сделать в лаборатории собственной мысли, в сплетении озарений и тягостных поисков, он сделал. Мастерские, оборудованные по последнему слову техники, аэродинамические лаборатории, испытательные стенды — все, что почти наяву представлял он, осталось для него недоступным. Он не знал, что много времени спустя люди, спохватившись, назовут его именем тихую зеленую улицу столицы, ведущую на Аллею космонавтов. Космос, скрепивший его дружбу с Никитиным, отодвинулся на второй план. Жизнь накрепко привязала Кондратюка к строительству элеваторов, отняв его у мира звезд.
Юрий Васильевич Кондратюк, попадая в Томск, останавливался у Никитина в его большой светлой комнате с высоким окном, выходящим в сад. Он неизменно заваливал Николая вопросами по своим строительным делам, в которых не чувствовал себя уверенно. Никитин благодаря успехам в исследовательской работе стал к тому времени любимцем многих ведущих профессоров Томского политехнического института и теперь незаметно забирал лидерство в их творческой дружбе. Доброй была эта дружба, украшенная щедростью душ и ясностью ума.