Покорение Южного полюса. Гонка лидеров
Шрифт:
Амундсен распорядился накрыть палубу чуть приподнятой над ней решёткой, которая позволяла воздуху свободно циркулировать, добавляя животным комфорта в условиях тропиков. Кроме того, решётка существенно упрощала процесс уборки. Два раза в день палубу мыли, нечистоты регулярно удаляли. Дважды в неделю решётку поднимали и очищали. Но с таким количеством животных на борту абсолютная чистота была недостижимым идеалом:
Работая в темноте со снастями [говорил Вистинг], часто [слышишь] весьма недвусмысленные выражения по поводу плывущих на корабле собак, когда канат, хорошо смазанный «полужидким мылом»,
Тем не менее собаки отлично развлекали членов команды. В их дневниках больше внимания уделялось животным, чем людям. Иногда казалось, что основную часть друзей норвежцы приобрели среди собак. В любом случае они становились своего рода предохранительным клапаном, часто одним своим видом нейтрализуя назревавшие ссоры. За характерами собак увлечённо наблюдали, к ним относились с терпением и добродушием, например Йохансен в своём дневнике пишет так:
Вот имена [некоторых] моих собак: «Труп» — видимо, самое старое животное на корабле — когда-то, несомненно, был потрясающим вожаком, но сейчас несколько обветшал… Потом у меня есть «Скальп» и «Сводник». Они неразлучны [и] оба очень сильны.
Амундсен вспоминал: «Чтобы хорошо присматривать за всеми нашими детьми, нам приходилось работать системно». Поначалу собак держали на привязи, чтобы отучить от драк — их любимого дела, предотвращая массовое побоище.
Первое время некоторые собаки были такими недоверчивыми и злыми, что пищу им приходилось бросать с большого расстояния. За несколько недель, как писал Амундсен, всё изменилось:
Шум во время кормления стоит такой, словно это рыдания из глубин ада. Какую любовь животные проявляют к тем, кто ухаживает за ними! Конечно, это корыстная любовь — но как часто подобное встречается и среди людей, посмотрите внимательно — и сами поймёте!
В начале октября, когда хозяева и собаки привыкли друг к другу, на животных надели намордники и спустили их с привязи. Была славная свара! Но, несмотря на все свои старания, собаки разве что немного попортили друг другу мех. Так они впервые получили возможность драться с кем угодно.
Прежде чем отпустить собак [писал Амундсен], мы заметили, что некоторые из них… грустны, кажутся более подозрительными и возбуждёнными… В тот день, когда отвязали собак, мы поняли, в чём дело… оказалось, что у них были старые друзья, которых случайно разместили в противоположном углу палубы. Разлука стала причиной плохого настроения и грусти. Было очень трогательно наблюдать, как они радуются воссоединению. Животных словно подменили. Естественно, мы устроили так… что… впоследствии они оказались в одной упряжке.
Амундсен заметил и другие чувства. За собаками присматривали восемь вахтенных, чтобы люди и животные могли сплотиться в управляемые и совместимые группы. Некоторые люди не ладили с какими-то собаками, и в результате кое-что пришлось поменять.
31 октября, когда стало понятно, что массовых драк не будет, ошейники сняли. В основном всё шло хорошо. С этого момента собаки беспрепятственно бегали по всей палубе. Такой необычный пример обхождения с животными стал первым зафиксированным случаем свободной жизни собак породы хаски на борту исследовательского судна.
К началу ноября на судне появился двадцать один щенок, все они родились во время плавания. Оставили всех кобелей, которые уже через год могли начать работать. Некоторых сук тоже взяли — и не только для поддержания поголовья. Ритм беременности и рождения щенков привносил элементы домашней нормальной жизни в существование чисто мужского сообщества. Щенки, прижимавшиеся к матерям, эти комочки мягкого меха, в которых пульсировала жизнь, давали мужчинам, страдающим от отсутствия интимной жизни, повод для сентиментальных мыслей и чувств. Получалось, что собаки помогали людям бороться с монотонностью морского перехода, иногда всё же бравшей верх.
Через три месяца люди и собаки привыкли к качке, но к вечному крену и перекатыванию «Фрама» адаптироваться было трудно.
Бывает, что во время шторма [заметил Йохансен] более 20 собак качкой может сплющить в один комок… как коржик с торчащими из него головами. И когда корабль кренится, двигается вся эта масса. Естественно, начинается драка… Какими бы умными ни были собаки, качку они воспринимают как дьявольские козни со стороны своего соседа, которого, конечно же, следует за это поколотить… (Ну, в некотором смысле и людям иногда непросто с этим справиться.)
«Фрам» крутило, бросало, швыряло, поворачивало, он извивался, нырял и наклонялся, как мало какой из кораблей. Это происходило из-за его круглого днища и широкого корпуса, хорошо приспособленных к ледовым условиям. Бытовало мнение, что «Фрам» строили исключительно для плавания во льдах, а не в открытой воде, что он был создан для дрейфа, а не для плавания под парусами. Как и многие другие распространённые мнения, такое предположение ошибочно.
«Фрам» был настоящим произведением кораблестроительного искусства. Затёртый льдами Арктики, за все семь лет он ни разу не оказался в опасности. За 16 тысяч миль пути от Кристиансанда до Китового залива его ни разу не накрыла волна. Ветер мог обдавать палубу пеной, но мостик оставался сухим, и там могли укрыться собаки. В плохую погоду на нём собирались до пятидесяти животных одновременно. Штурманская каюта была ещё одним популярным убежищем.
К декабрю «Фрам» дошёл до «ревущих сороковых». Там вздымались огромные волны, высота которых доходила до девяноста футов, а порой и больше. Именно тогда «Фрам» и показал свой настоящий характер. По словам Амундсена, в шторм
происходило невероятное. Громоздились волны одна страшнее другой, и казалось, что в любой момент всё может кончиться. Но нет — корабль чуть поворачивался, и волна проходила под ним… Арчер мог бы гордиться «Фрамом».
1 декабря Амундсен назвал состав береговой группы, в которую вошли он сам, Преструд, Йохансен, Хассель, Линдстрам, Хелмер Ханссен, Вистинг, Бьяаланд и Стубберуд — всего девять человек.
Включение Йохансена в эту группу походило на азартную игру. Некоторые его намёки и недомолвки ясно давали понять, что он считал себя лучшим, чем Амундсен, полярным путешественником. Иногда из-за этого Амундсену трудно было сдерживаться. С другими членами команды, особенно с Хасселем, Йохансен вёл себя не лучше. Но на его стороне был колоссальный опыт, поэтому исключение из береговой партии в данном случае напоминало бы месть, что могло ухудшить моральный климат на судне. Взять Йохансена с собой на берег казалось меньшим риском.