Покоренный "атаман"
Шрифт:
— Ага! — воскликнул Соловей. — Запахло жареным. Жмут, что ли?..
— Да нет, не жмут. Кажется, все в порядке. Но ты ведь, Рома, сам знаешь, как нелегко его, черта, из–под земли доставать. Уголь, что бешеный верблюд: на нем спокойно не усидишь. Тут все время головы летят.
— Не трусь, Борис! Пока Ромка имеет силу, в обиду не дадим. Любому черту рога обломаем.
Каирову понравились эти слова. Он знал, что продиктованы они не одним только бахвальством, нет, и Соловей, и Кайров понимали, что во всех сферах жизни бурно протекает процесс очищения; жуликам, конъюнктурщикам, карьеристам все тяжелее прятать свое лицо.
И в этих условиях люди, подобные Соловью, приобретают особенно важное значение. Формально они ничем не командуют. Они выступают тайно, исподтишка, но обязательно от имени людей, которые им доверились. За свою жизнь Соловей, в отличие от Каирова, не получил никаких званий и отличий. Но, состоя все время при больших людях, занимая подчас незаметные посты в канцеляриях, он никогда не забывал ближних и при случае тянул их наверх.
Приемы таких людей разнообразны: вот звонит Соловей нужному человеку и говорит примерно так: «Андрей Никанорович, милый наш Андрей Никанорович, а вчера мы тебя вспоминали. Нет же, дорогой, нет — вспоминали добрым словом. Сам Петр Петрович твою фамилию назвал… А? Откуда он знает?.. Значит, говорил кто–нибудь, рассказывал. Добрые вести, брат, ветер по свету носит».
Ну, а потом Соловей приступает к делу: бросает на удобренную почву зернышко. Смотришь, свой человечек и пристроен.
А диссертацию через ученый совет пробить, звание через комиссию протолкнуть, а проекты, ссуды, премии, пенсии — тысячи дел! И все делается от имени Петра Петровича, академика и председателя комитета. Все с позиции государственной, верховной.
Беседа друзей текла плавно и радушно. Из кухни вышла Софья Григорьевна, вывела за ручку Мишу. Мальчик упирался бычком и смотрел на Каирова равнодушно, как на стену. Миша держался за руку матери, терся о тыльную сторону ладони пухлым личиком. Он был толст и румян, словно размалеванная матрешка. Клетчатая курточка едва сходилась на его туго надутом животике.
— Поедешь со мной в Степнянск? — спросил Каиров, ткнув пальцем в живот мальчика.
— Мне и в Москве хорошо, — сказал Миша и побежал в другую комнату.
Поднимаясь с кресла, Соловей сказал:
— Будем мы сегодня ужинать или не будем?.. Софья, подавай нам русскую водочку и ставь на стол азовскую икру.
Каиров окончательно почувствовал себя как дома. Он поднялся с кресла, прошелся по ковру.
— Так что же ты посоветуешь мне, Роман Кириллович?..
— Ты о рукописи или о чем? — Сам понимаешь: судьба рукописи меня волнует больше всего.
— Погоди, Борис. Вот мы сейчас выпьем, закусим, а там и за дела примемся. Я тут для тебя такие прожекты подготовил, что боюсь, как бы сердце твое от волнения не лопнуло. Ну, а сейчас к столу!..
Глава четвертая
1
На следующий день утром Каиров попросил Самарина поскорее закончить дела в институте и пораньше вернуться в гостиницу.
— Поедем в телестудию. Нас будут показывать, — сказал Борис Ильич спокойно, будто речь шла о самых обыкновенных вещах.
— Нас? — удивился Андрей.
— Да, нас! Что ты смотришь на меня, как на Иисуса Христа?.. Конечно, нас. А что, нас уже нельзя и показывать по телевизору?.. Я не знаю, почему ты так считаешь.
— Но по какому случаю? — Он мне говорит!.. А все те, кого показывают каждый день, — они тоже должны иметь случай?.. Я был у приятеля, и он позвонил, на телестудию своему приятелю. Сказал одно слово — сделай. И нам сделают. Нас покажут миллионам человек. Вот так делают знаменитых людей. Один раз покажут, другой раз покажут, а третий раз не надо и показывать. Достаточно назвать имя, как люди скажут: «Хо!.. Этого человека мы знаем».
Самарин пожимал плечами: он никогда не был на телестудии. И теперь считал, что ему там нечего делать. Но почему так рвется туда Борис Ильич?
— Хорошо, — сказал он, — я приду сегодня рано.
Вечером взяли такси, поехали на телестудию. «Волга» катилась по улице Горького. В окнах и витринах магазинов зажигались неоновые огни. Вначале в трубках появлялись молочные язычки, вздрагивали, удлинялись — и вот уже все слово: «Рыба» или «Культтовары» загоралось разными цветами.
Людей на тротуарах было немного. С тех пор как на окраинах Москвы один за другим стали появляться районы новых застроек, людские потоки на центральных улицах столицы заметно поредели.
В студии Борис Ильич сориентировался так же быстро, как он ориентировался везде. Как только вошли в просторный вестибюль, отделанный разноцветьем синтетических плиток, Борис Ильич, словно кто его подтолкнул, устремился в глубь коридора. Миновав длинную анфиладу дверей, они вышли в зал — большой, высокий, заставленный металлическими треногами, черными аппаратами и еще какими–то сооружениями, о назначении которых Андрей не имел понятия.
— Где режиссер? — спросил Каиров у молодого парня с рыжей бородой. Тот не ответил Каирову, даже не взглянул на него, а лишь показал рукой в сторону скопления треног и черных аппаратов. Бросив Самарину «Ждите меня здесь», Каиров пошел к режиссеру.
В зале то ярко вспыхивали на треногах, то потухали фонари. Андрей разглядел операторов — они прицеливали свои аппараты на небольшой столик, освещенный со всех сторон фонарями. Затем поворачивали объективы на рояль, а то на какой–то экранчик, висевший в глубине помещения. Андрею было скверно и неловко, он не знал, куда себя деть. Подходил к барабану с кабелем, но барабан вдруг начинал вертеться; Андрей переходил к роялю, занимал укромное место. Здесь же скоро появились другие люди, видимо, как и он с Каировым, приглашенные для какого–нибудь представления. «Хорошо, что мне не надо ничего говорить», — подумал Самарин, вспомнив порядок передачи. Они буду сидеть за столом — гости из Степнянска, рядом с ними расположатся москвичи и приезжие из других городов. О Самарине и Каирове диктор возвестит: «А вот гости из Степнянска, изобретатели портативной электронно–вычислительной машины… Впрочем, пусть они сами о ней расскажут». И предоставит слово известному ученому Борису Ильичу Каирову. Он же, Самарин, будет сидеть, слушать, а когда Борис Ильич назовет его имя, кивнет головой, а может, еще и улыбнется. Вот и вся программа — несложная, нехитрая, особенно для Самарина.
Поблизости от рояля стояли два парня. Из их беседы Самарин узнал, что оба они работают на Московском заводе «Красный пролетарий»; потом сюда же подошли три студентки театрального института, ткачиха, артисты и священник. Они с любопытством смотрели в ту сторону, где в окружении нескольких молодых людей появился знаменитый французский певец. О том, что он прибыл в Москву, Андрей слышал по радио, его песни тоже передавали по радио. Андрей с любопытством стал разглядывать француза. «Певец Парижа» волчком вертелся в кружке девушек, одетых ярко, на западный манер. Парижанин, загоревший на южном солнце, в черном костюме и с черными волосами. Он что–то говорил, смеялся, переводчики переводили и тоже смеялись, смеялись и те, кто ничего не понимал: им было весело от близости смеющихся людей.