Покоренный "атаман"
Шрифт:
— Все равно их еще долго будет не хватать. В техническом мире как–то так нелепо получилось: механизмы приема информации развились быстрее и опередили систему сбора и подачи сигналов. И это не только у нас, но и во всех странах Запада. Но там раньше спохватились, создали большое семейство датчиков — и в машиностроении, и в металлургии, и во многих других отраслях промышленности. У нас же датчиков маловато. И наш диспетчер, если его удастся поставить на сверхчистые проводники, будет загружаться лишь частично.
Нет датчиков, и неоткуда их взять.
— Давно я лелею думку: разработать технические требования для нескольких рудничных датчиков. Ты, Андрей, поможешь мне?
— С удовольствием.
— Отлично. А теперь установим те, которые у нас имеются, например, вот этот: регистратор вредных примесей воздуха…
Пивень достал из сумки прибор, похожий на большой карманный фонарь, подался вглубь.
Самарин просветил кровлю, покачал головой:
— Опасно.
В дальней стороне кровля сильно провисла, «сорила» породу. Временами над головой раздавался глухой треск, и тогда Самарин инстинктивно съеживался. Выбирая положение поудобнее, он переходил с одного места на другое, посвечивая Пивню дорогу.
Кровля вдруг загудела многоголосо и протяжно: тр-р… шар-р… ррр…
— Назад! — крикнул Самарин, предчувствуя беду.
Но в тот же момент вверху раздался удар. Горячо и колко резануло Самарина в лицо. Потом налетела новая волна. Первой мыслью Андрея было: «Где Пивень?» Андрей попытался приподняться. Высвободил голову. И тут почувствовал нехватку воздуха. С усилием выдул пыль из носа. Но сверху, откуда–то сзади, порода осыпалась снова, забивая нос и глаза.
— Ого–го–о!..
Скорее он почувствовал хриплый, глухой звук собственного голоса, чем услышал его. И необыкновенно ясно и, как показалось Андрею, громко он проговорил:
— Обвал!.. Что с Пивнем?..
Затем с той же ясностью почувствовал тяжесть сдавившей его породы. «Почему земля горячая?» — спрашивал он себя.
Порода становилась все горячей и горячей.
3
— Костя, а, Кость! Ноги гудут? — Нет, успокоились.
— Значит, пошли на поправку.
— Пошли, куда ж им деваться. А ты, Андрей, спи. Врач приказал тебе больше спать.
Пивень отвернул лицо к окну, с силой зажмурил лаза. Ноги, ноги… Они пылают, как в огне. Жар разливается по всему телу и со звенящим шумом подступает к голове.
Костя не видел разбитых ног, он пришел в сознание на второй день после обвала. Узнал, как врачи и сестры боролись за его ноги. Шесть часов они стояли у операционного стола. В горячечной полутьме Пивень слышал обрывки фраз: «Обошлось без ампутации…»
…В палату вошло много людей, но видел он одного — старого врача с желтым одутловатым лицом. Врач был похож на Костину бабушку. И глаза у него, как у бабушки, были серые. Врач смотрел на Костю печально, как когда–то смотрела на него бабушка, если ему случалось простудиться и слечь в постель.
— Где Андрей? — спросил Костя.
Врачи расступились и показали на соседнюю койку. Взгляды друзей встретились. Они кивнули друг другу.
— Тебя сильно? — спросил Костя.
— Нет. Слегка, этак жамкнуло. Ты тоже поправишься.
Пивень перевел взгляд на врача. И наверное, в глазах у Кости был вопрос: «Ведь правда, поправлюсь?..» Врачи, как по команде, стали расходиться. Кто–то поправил на Косте одеяло, кто–то ватой вытер пот со лба. Ушла и «бабушка».
В палату вошла сестра. Сказала Андрею:
— Вас пришли навестить отец и Хапров Святополк Юрьевич.
Хапров — это художник. Он живет на квартире у отца — давно живет: он стал словно бы членом семьи Самариных.
Сестра посмотрела в записку…
— А еще… Каиров и Папиашвили.
Самарин поднялся на подушке. Хотел попросить, чтобы вначале пустили отца и Хапрова, но дверь палаты раскрылась, и в сопровождении врача вошли Каиров и Папиашвили.
Каиров шел к Андрею, а смотрел на Пивня. У него как–то смешно выступали из–под халата коленки, он осторожно шагал по ковровой дорожке.
Врач поставил у ног Самарина стул. Борис Ильич присел на него. Папиашвили остался за спиной Каирова. Похоже было на то, что оба они пришли в фотографию.
— Вам привет от всего института, — сказал Каиров. — Как вы себя чувствуете? — Что, болит? — спросил Папиашвили.
— Я легко отделался, помяло немного.
Андрей посмотрел на Костю. Он как бы хотел сказать: «Вот ему крепко досталось». И гости поняли его.
— Ничего, — сказал Самарин. — Поправится.
— Вчера я побывал на «Зеленодольской», смотрел ваш прибор, — заговорил Каиров, желая, видимо, подбодрить Андрея.
— Совнархоз приказал снять его, — равнодушно сказал Самарин.
— Что нам совнархоз! Мы даем оценку новой технике. Доведем, поддержим. Вы, ребята, поправляйтесь, а дела мы завернем такие, что…
— Я был в Москве, — сообщил Папиашвили, — в институте, где работает ваш… товарищ.
Он кивнул в сторону Пивня.
— И что там? — спросил Самарин.
— Схема на полупроводниках — дело далекой перспективы, но…
— Позвольте вас спросить, — приподнялся на локтях Пивень, — с кем это вы говорили в Москве?..
Костя был бледен. Влажно и горячечно блестели глаза. К нему подошла сестра и сказала:
— Успокойтесь. Вам нужно отдыхать.
— Я не знал… Извините… — заговорил Папиашвили в смущении, бросая на Пивня тревожные взгляды. Леон отошел от койки, стоял в углу палаты, не зная, что делать.
Каиров, глядя на Леона и укоризненно постукивая кулаком по лбу, прошептал:
— Он же не спал! Ай–яй–яй… Дернул вас леший!.. Вы, Андрей Фомич, не беспокойтесь. И ваш друг путь не тревожится. Пока будем внедрять обычную схему, а там дойдет очередь и до схемы москвичей. И приборчик АКУ усовершенствуем, и машинку доведем общими силами. А там, глядишь, и книжечка выйдет. Словом, все по порядку, каждому овощу свое время.