Покоритель Африки

Моэм Сомерсет Уильям

— Боюсь, вас постигло тяжелое несчастье…

— Где отец? — воскликнула Люси. — Где отец? Почему вы его не привезли?

Осознав страшную правду, девушка понемногу теряла самообладание. Она взяла себя в руки. Алек молчал, и ей пришлось самой задавать вопросы. Наконец отыскав подходящие слова, Люси заговорила низким, хриплым голосом:

— Вы не сказали, каков был вердикт присяжных.

— Виновен.

Щеки девушки залились краской, глаза яростно сверкнули.

— Это невозможно. Отец невиновен. Он поклялся. Тут какая-то страшная ошибка.

— Молю Бога, чтобы так и было, — отозвался Алек.

— Вы

ведь не считаете, что он виновен? — воскликнула Люси.

Он не ответил, и пару мгновений они молча смотрели в глаза друг другу.

— А приговор? — спросила девушка.

— Судья был к нему неблагосклонен и, оглашая приговор, отпустил несколько очень резких замечаний.

— Что он говорил?

— Зачем вам себя мучить?

— Мне нужно знать.

— По словам судьи, тот факт, что ваш отец — человек благородный, является отягчающим обстоятельством; а то, как он вынудил эту женщину расстаться с деньгами, заслуживает самого тяжелого наказания. Его приговорили к семи годам тюремного заключения.

Джордж с криком рухнул в кресло и расплакался, а Люси обхватила его за плечи.

— Прекрати, Джордж! Держи себя в руках! Сейчас нам потребуется вся смелость, какая только есть у нас.

— Я этого не перенесу, — простонал юноша.

Люси нежно поцеловала брата.

— Будь храбрым, милый. Будь храбрым ради меня.

Однако Джордж все еще всхлипывал. Дик увел его под руку. Люси обернулась к Алеку, который до сих пор так и не сдвинулся с места.

— У меня к вам вопрос. Вы обещаете ответить честно, даже если это причинит мне сильную боль?

— Обещаю.

— Вы следили за процессом с самого начала и знаете все подробности. Вы лично считаете, что отец виновен?

— Какая разница, что я считаю?

— Прошу, скажите.

Алек поколебался и очень тихо ответил:

— Будь я присяжным, мне оставалось бы только согласиться с вердиктом.

Люси уронила голову на грудь. Слезы брызнули из ее глаз.

Глава VII

На следующее утро Алек Маккензи прислал Люси записку с просьбой о встрече. Он собирался зайти сразу после полудня и выражал надежду, что они смогут поговорить наедине. Люси села подождать его в библиотеке и взяла в руки книгу, однако читать не смогла. Она вдруг расплакалась. С того самого момента, когда до нее дошла страшная весть, Люси изо всех сил сохраняла самообладание; всю ночь она пролежала, стиснув кулаки — лишь бы не поддаться отчаянию. Она должна быть сильной: ради Джорджа, ради отца. Теперь напряжение достигло предела. Девушка осталась одна и уже не пыталась сдержать слез.

Ей разрешили увидеться с отцом. Люси с Джорджем отправились в тюрьму, и теперь она припоминала подробности того короткого разговора. Это было ужасно — казалось, сердце вот-вот разорвется от боли.

Ночью Люси охватило негодование. Она прочла отчеты о процессе в нескольких газетах и уже не сомневалась в виновности отца — девушку поразила низость совершенного преступления. В суде зачитывались его письма к несчастной жертве, при одной мысли о которых Люси заливалась краской. Сплошная ложь — лицемерная и бесстыдная. Девушка вспомнила ответ Алека…

Впрочем, в виновности отца ее убедили

не газеты и не слова Маккензи. В глубине души Люси, как ни попрекала себя, сама была в ней убеждена. Девушка ни за что не призналась бы себе, что не верит отцу; на словах и даже в мыслях она твердо стояла за его невиновность, однако где-то в потаенных уголках ее сознания таился суеверный ужас. Он преследовал ее словно призрак — лишенный телесной формы и потому необъяснимый. Страх охватил ее — физически, осязаемо, — когда Роберт Боулджер впервые привез в Корт-Лейс весть об аресте отца, и потом снова — в его квартире на Шафтсбери-авеню, когда она различила за добродушной улыбкой потаенный стыд. Несмотря на все обаяние отца и его нежную любовь к детям, Люси поняла, что Фред Аллертон — лжец и мошенник. Она презирала его.

Однако при виде отца — затравленного, так сильно переменившегося с последней встречи (что отмечал еще Дик в ходе процесса) — гнев отступил, осталась одна жалость. Люси горько укоряла себя. Как могла она быть столь бесчувственной к его мучениям? Сначала отец не мог вымолвить ни слова. Он молча смотрел то на сына, то на дочь умоляющим взглядом и прочел крайнюю степень отчаяния на лице Джорджа. Тот стыдился смотреть на отца и отводил взгляд. Фред Аллертон внезапно постарел и как-то усох, его лицо осунулось, а кожа была пепельного оттенка, словно у умирающего. Держался он смущенно, словно стеснялся своих посетителей. Люси страшно переживала, что не может обнять отца. Совершенно сломленный, тот расплакался.

— Доченька, ты теперь меня ненавидишь? — прошептал он.

— Что ты, папа, я люблю тебя еще сильнее, чем прежде.

Люси говорила от всего сердца. Девушку терзала совесть, она мучительно перебирала в уме, могла ли еще что-то сделать, чтобы предотвратить катастрофу.

— Я не хотел, — сокрушенно выдавил он.

Люси смотрела в эти несчастные глаза. Как жестоко, что ей не позволено их поцеловать.

— Я бы все заплатил, дай только она мне чуточку времени. Удача совершенно от меня отвернулась. Я был вам плохим отцом.

Люси сообщила, что леди Келси вернет бедняжке восемь тысяч фунтов. Милая тетушка заявила об этом сама, еще прежде чем Люси подумала намекнуть. Им совершенно незачем отягчать совесть страданиями несчастной вдовы.

— Элис — добрая душа. — Он обращался к дочери, словно та — его последняя надежда. — Люси, ты ведь не бросишь меня?

— Я буду приходить к тебе, как только позволят.

— Недолго. Надеюсь, я скоро умру.

— Не смей. Держись, будь сильным ради нас. Мы всегда будем любить тебя, папа.

— Что же теперь будет с Джорджем?

— Не беспокойся, мы что-нибудь придумаем.

Джордж покраснел, не находя слов. Ему было горько и стыдно. Он мечтал поскорее выбраться из этого ужасного места и с облегчением вздохнул, когда надзиратель объявил, что время вышло.

— Прощай, Джордж, — сказал отец.

— Прощай.

Джордж продолжал угрюмо смотреть под ноги. Отчаянье совершенно охватило Фреда Аллертона: он понял, что сын его ненавидит. Ведь именно к Джорджу он всегда испытывал особую привязанность и очень гордился этим прелестным юношей — а тот теперь мечтает поскорее забыть об отце. Однако на душе у несчастного было так тяжело, что вместо горьких упреков с его губ сорвался лишь всхлип.