Покоритель джунглей
Шрифт:
— Господа! Господа! Троекратное ура в честь королевы! Нана-Сахиб — наш пленник!
При этой неожиданной новости оба рыжеволосых сына Альбиона от волнения покраснели как раки и, запрокинув голову, в порыве энтузиазма крикнули вместе со своим начальником так, что задрожали стекла:
— Ура! Ура! Ура! For the Queen! [10]
Дав волю своим чувствам истого британца, сэр Джон Лоуренс снова взял пальмовый лист, чтобы ознакомиться с ним повнимательнее.
10
В
Вот что писал Кишнайя с помощью условных знаков:
«Нухурмур, Малабарский берег.
Мы на месте. Нана ничего не подозревает, он принял нас с восторгом как посланцев общества Духов вод. Сегодня вечером мы отправимся в Биджапур, и я надеюсь привести вам всю шайку, не подозревающую, что ее ждет. Только одного из них следует по-настоящему опасаться — француза по имени Барбассон. Он менее доверчив, чем остальные, но я слежу за ним.
Если нам ничто не помешает, завтра вечером мы будем во дворце Адил-шаха.
Самое главное — сделать так, чтобы по прибытии в Биджапур нам не встретился ни один солдат-шотландец. Важно до самого последнего момента не вызывать ни малейших подозрений.
Нана действительно станет нашим пленником лишь тогда, когда за ним захлопнутся двери дворца».
Сэр Джон внимательно перечитал это относительно длинное послание.
— Хм! — произнес он после короткого размышления. — Я, быть может, несколько поторопился отпраздновать победу… Впрочем, довольно! Никогда еще моя звезда не светила так ярко, удача не изменит мне у самой цели.
Покоритель джунглей не ошибся. Сэр Джон Лоуренс так же не сохранил воспоминаний о событиях прошедшей ночи, как вода не сохраняет изображения отразившихся в ней предметов.
Глава IV
Кишнайя в Нухурмуре. — Встреча старинных друзей. — Барбассон-миллионер. — Разоблачение. — Рыбная ловля. — Повешенный на озере. — Тревога! — Разоблачения Эдуарда. — Бегство. — Отъезд. — Никогда!
Пока в Декане под умелым руководством Духов вод и Покорителя джунглей готовилась последняя схватка с англичанами, которая должна была, по расчетам вождей революции, вернуть Франции Индию, в Нухурмуре, где скрывались Нана-Сахиб и его верные друзья, все было по-патриархальному тихо и спокойно.
В маленький отряд, охранявший Нана-Сахиба, по-прежнему входил воин-маратх Нариндра, старый друг Покорителя джунглей. Горячий туземец томился праздной жизнью, которую вынужден был вести, и с нетерпением ожидал возвращения Фредерика де Монморена, который в силу важных причин пока не сообщил друзьям о своем присутствии в Декане. Рама-Модели, заклинатель, проводил время, дрессируя Неру и Ситу, двух пантер, которые достались ему от Рам-Шудора, мнимого факира. Ну и, конечно, нельзя забыть о верном Сами и следопыте Рудре, обнаружившем убежище тугов. Эти четверо, как и прежде, непосредственно подчинялись Шейх-Тоффелю, адмиралу флота имама Маската, или Мариусу Барбассону из Марселя, который так и не мог утешиться после трагической смерти своего славного друга Боба Барнетта, погибшего, как помнит читатель,
Для Барбассона это была невосполнимая потеря. Как говорил он сам, во всем мире нельзя было найти столь похожих друг на друга людей, воплощавших один и тот же тип, и вся разница между ними была лишь в том, что один был провансалец, а другой — янки.
Действительно, оба с самого детства с благородным негодованием протестовали против пустой траты времени под видом образования.
— Эх, к чему все это? — философски вопрошал Барбассон, когда они беседовали на эту тему.
— Nothing [11] ! — нравоучительно ответствовал Барнетт.
11
зд. Пустяки, пустое — (англ.)
Обоих в возрасте шестнадцати лет пинками и побоями выгнали из дома отцы. Оба скитались по миру, зарабатывали на жизнь чем придется. Наконец, оба осели — Барбассон в Маскате в качестве зубного врача имама, что позволило ему стать адмиралом, а Барнетт — в Ауде в качестве бродячего артиста, сделавшись затем генералом артиллерии. Он танцевал на бутылках и глотал лягушек к великой радости набоба, который до этого не смеялся почти двадцать лет и уже не мог больше обходиться без Барнетта.
Случай соединил эти два блестящих ума, так прекрасно понимавших друг друга, и смерть, глупая смерть, всегда уносящая лучших, разлучила их.
Печальный конец Барнетта, как вы помните, спас Барбассона: застряв в слишком узком туннеле, Боб был съеден, и гнусные твари, насытившись, не тронули Барбассона. Пылкое воображение южанина привело к тому, что постепенно он стал считать эту смерть добровольным самопожертвованием со стороны Барнетта во имя спасения друга. Надо было слышать, как он рассказывал эту историю в те дни, когда его одолевала меланхолия.
— Эх, милый мой, попали мы оба в узенький желоб, сантиметров в тридцать, ни туда, ни сюда и не пошевельнуться… Мы уже чувствовали запах кобр, которые ползли к нам. «Дай-ка я пойду вперед, — говорит мне тогда Барнетт, — пусть по крайней мере моя смерть послужит тебе спасением». Так он и поступил, бедняга! А я вот оказался здесь.
И на глаза Барбассона набегали слезы.
Воспоминания приобрели для моряка почти религиозный характер, так что он уже не мог ни сказать, ни сделать что-либо, не подумав, как бы в данном случае поступил Барнетт, ставший для него законом и пророком. Это было тем более удивительно, что при жизни янки два неразлучных друга никогда не сходились во мнениях. Правду сказать, после смерти Барнетта Барбассон приписывал ему собственные мнения и суждения по самым разным поводам, и все шло как нельзя лучше.
Барбассон начинал скучать в Нухурмуре. Провансалец утверждал, что Барнетт и дня не остался бы в пещерах после отъезда Покорителя джунглей, и поскольку теперь он во всем ссылался на покойного, не проходило и дня, чтобы он не заявлял, что напишет Сердару и потребует себе замену.
Увы! Это был уже не тот бесстрашный Барбассон, которого мы когда-то знали, всегда готовый участвовать в заговорах, битвах, приключениях. Покоритель джунглей, заметив эту перемену по письмам, которые провансалец посылал ему в Европу, не счел возможным призвать его к себе по приезде и поручить ему активную роль в биджапурском заговоре.