Покойный г-н Галле
Шрифт:
– А вам не пришло в голову сообщить в полицию о визите господина Клемана?
– Черт возьми...
– чтобы скрыть замешательство, он неестественно засмеялся.
– Я решил, что бедолага и так достаточно наказан. Такое имя, как мое, принято встречать в газетах только в разделе светской хроники.
Мегрэ неотступно, словно навязчивая мелодия шарманки, преследовало смутное и неприятное ощущение, что во всем, что касалось смерти Эмиля Галле, сквозит какая-то фальшь: и в личности самого покойного, и в словах его сына, и даже в смехе Тибюрса де Сент-Илэра.
– Вы остановились у милейшего Тардивона? Это наш бывший повар. С тех пор он сколотил неплохой капиталец.
Вы действительно не хотите больше вина? Этот кретин-садовник вывел из строя поливальную машину, и когда вы пришли, я пытался ее починить. В деревне нужно уметь делать все. Если вы останетесь здесь еще на несколько дней, комиссар, заходите ко мне вечерком, поболтаем. Жить в гостинице при таком наплыве туристов, наверное, невыносимо?
У ворот он взял Мегрэ за руку, которую тот ему, впрочем, не протягивал, и пожал ее с преувеличенной сердечностью.
Шагая вдоль Луары, Мегрэ мысленно отметил две детали. Во-первых, Сент-Илэр не мог не знать о сделанном в городе объявлении и, следовательно, понимал, какое значение придает полиция словам и поступкам г-на Клемана в течение субботы, но тем не менее выжидал, а заговорил только тогда, когда понял, что его собеседник уже в курсе событий. Во-вторых, он по меньшей мере один раз соврал, утверждая, что в субботу утром отказался принять посетителя, а днем тот поймал его в парке.
В действительности, как раз утром они гуляли по парку.
А днем прекраснейшим образом беседовали в гостиной замка.
Значит, остальные слова тоже могли быть ложью, заключил комиссар.
Он вышел к крапивной дороге. С одной стороны ее ограничивала стена, беленная известью и замыкавшая парк Тибюрса де Сент-Илэра, а с другой возвышалась одноэтажная пристройка к гостинице "Луара". Над высокой травой, кустарником, зарослями крапивы кружились шмели. Тенистая аллея, окаймленная рядами дубов, метров через сто упиралась в старые ворота с узорчатой решеткой.
Мегрэ из любопытства дошел до самых ворот, которые, по словам хозяина, не открывались уже много лет, а ключи якобы были потеряны, хотя одного взгляда на заржавленный замок было достаточно, чтобы заметить, что кое-где на ржавчине виднелись свежие царапины. Более того, через лупу Мегрэ разглядел четкие следы, оставленные ключом, которым отпирали этот старый замок.
– "Завтра же сфотографировать", - решил Мегрэ.
Он повернул обратно, глядя под ноги, и снова мысленно представил себе г-на Галле, чтобы подвести итоги сегодняшнего дня.
Однако образ Галле вместо того, чтобы стать полнее и четче, становился еще более расплывчатым. Лицо мужчины в мешковатом пиджаке постепенно таяло и вообще ускользало из памяти.
Единственным подлинным изображением покойного, которым располагал Мегрэ, была фотография: но и на ней словно сменялись одно за другим разные лица, и ему никак не удавалось соединить их в цельный, законченный образ.
Комиссар пытался восстановить в памяти половину лица, худую волосатую грудь - то, что он видел на школьном дворе, пока доктор суетился за его спиной. Он также вспомнил голубой ялик, который Эмиль Галле построил в Сен-Фаржо, усовершенствованные рыболовные снасти, г-жу Галле, сперва в платье из лилового шелка, затем в траурной вуали, - невозмутимую, высокомерную, идеальное воплощение дамы из мелкобуржуазной среды.
Зеркальный шкаф, перед которым Эмиль Галле, наверное, надевал свой пиджак... Все эти письма на бланках фирмы, в которой он давным-давно не служил". Ежемесячный баланс, который он скрупулезно подводил, восемнадцать лет назад бросив свою профессию коммивояжера... Стаканчики, лопатки для торта... По всей видимости, он покупал их сам!
"Кстати, его чемоданчик с образцами не был обнаружен,- отметил про себя Мегрэ.
– Должно быть, он где-то его оставлял".
Машинально Мегрэ остановился в нескольких метрах от окна, там, где убийца целился в жертву. Но он даже не взглянул на окно. Он был слегка взволнован: ему вдруг показалось - достаточно небольшого усилия, чтобы соединить воедино все грани образа Эмиля Галле.
Однако в его памяти возник Анри - такой, каким он его видел, чопорный и высокомерный, и мальчик с асимметричным лицом, принявший первое причастие. Дело, которое инспектор Гренье из Невера назвал "историей не из приятных" и которым сам Мегрэ начал заниматься нехотя, на глазах становилось все более сложным, а покойный превращался в трагикомический персонаж.
Раз десять Мегрэ отгонял шмеля, кружившего над его головой, словно крошечный самолетик.
– Восемнадцать лет!
– произнес он вполголоса.
Восемнадцать лет поддельных писем с подписью "фирма "Ньель", открыток, пересылаемых из Руана, и параллельно с этим восемнадцать лет ничем не примечательной, скромной жизни в Сен-Фаржо, лишенной каких бы то ни было волнений.
Комиссар изучил психику злоумышленников, преступников и мошенников. Он знал, что ими всегда движет какая-то скрытая страсть. Именно такую страсть искал он в человеке с бородкой, с мешками под глазами и непомерно большим ртом. Этот человек мастерил усовершенствованные рыболовные снасти и разбирал старые часы.
И тут Мегрэ возмутился.
Ради этого лгать восемнадцать лет! Вести двойную жизнь, организованную с такой тщательностью!
Однако не это было самым непонятным. Иногда аналогичные ситуации удается сохранить несколько месяцев, реже - несколько лет. Но никак уж не восемнадцать! Галле состарился. Г-жа Галле раздобрела, стала надменной, Анри вырос. Принял первое причастие, сдал экзамены на степень бакалавра, достиг совершеннолетия. Переехал в Париж, наконец, завел любовницу. А Эмиль Галле продолжал посылать себе письма от имени фирмы "Ньель", заранее сочинять открытки на имя жены и прилежно переписывать несуществующие заказы.