Покойся с миром
Шрифт:
Сказав это, он передал мне четыре листа бумаги с аккуратно напечатанным текстом и схемой. Текст являлся списком из пяти фамилий с указанием рода деятельности, местонахождения и отношений с нужным мне человеком. У троих, однако, точный адрес отсутствовал. Они были духовными лицами и жили в Ватикане. На трех листах были карты, на которых кто-то обозначил их жилища и указал время, когда этих людей можно застать дома. Я никогда не мог понять, почему в государстве даже такого размера никто не удосужится дать улицам названия
— С этими людьми кто-нибудь уже разговаривал? — поинтересовался я.
— Нет.
— Кто-нибудь из них знает о краже?
— Нет, если им не сообщил об этом сам преступник.
— Понятно. Я должен придерживаться какой-нибудь определенной легенды, которая вас устраивает?
— Легенды?
— Я же должен буду как-то объяснить, почему задаю вопросы.
— О, — сказал он. — Остается надеяться на вашу изобретательность. Вера и совесть не позволяют мне советовать человеку лгать.
Я еле слышно хихикнул, а он покраснел и потупил взор.
— Хорошо, — сказал я. — Справлюсь. Что-нибудь еще?
— Не упоминайте о деньгах и о том, что связаны с нашей службой, — сказал он, вставая со стула. — Информацию передавайте незамедлительно, лично мне.
Он протянул руку, я пожал ее.
— Я свяжусь с вами.
— Доброго вам дня.
Я вышел и решил провести начало этого доброго дня в поисках места, где можно было бы посидеть, покурить и подумать, — было слишком рано, чтобы застать кого-либо из трех интересующих меня священнослужителей дома.
В списке значился владелец одного из римских кафе — Джакопо Рамаччини. Я решил доехать на такси до его «Золотой ладьи» в надежде выпить вина, поесть спагетти и получить информацию.
«Золотая ладья» оказалась маленьким подвалом без окон, к тому же плохо освещенным, — скорее всего, чтобы не видно было грязи. Двое мужчин за столиком в углу отвлеклись от игры в карты и бутылки вина, чтобы положить головы на стол и захрапеть. Еще одним живым существом в подвале был толстяк в переднике неопределенного цвета. Он читал газету, держа ее в шести дюймах от толстых очков, и вполголоса ругался.
Когда я вошел, он опустил газету на колени и резко повернулся в мою сторону, продемонстрировав два весьма примечательных шрама на лице: один пересекал лоб от брови до линии волос, другой по дуге проходил по левой щеке — вероятно, улыбка у него получалась весьма любопытной, если, конечно, он когда-нибудь улыбался.
— Да? — воскликнул он. — Что вы хотите?
— Бокал белого вина, — сказал я, передумав заказывать спагетти. — Вы — мистер Рамаччини?
— Да, — ответил он, направляясь к узкой барной стойке. — А что? Кто вы такой?
Я не стал смотреть, откуда он извлек бокал. Просто не хотел знать.
— Я — Овидий Уайли, — представился я, подходя к стойке.
Он поставил передо мной бокал и налил вина.
Он очень
— Откуда вы приехали? — спросил он. — Разве мы знакомы? Я вас никогда не видел.
— Из Нью-Йорка. — Я перевел взгляд на изображения святых на стене над его левым плечом, потом снова посмотрел на него. — Приехал сюда по делу. Приятель упоминал ваше имя, поэтому я решил зайти и передать вам привет.
— А, из Нью-Йорка, — сказал он и улыбнулся, показав, что моя догадка оказалась верной.
Интересно, что при улыбке шрамы у него на лице шевелились, и создавалось впечатление, что пластилиновую голову кто-то одновременно и очень медленно сжимал и скручивал.
— Нью-йоркская одежда, я правильно догадался! — продолжил он. — По какому делу? Какой приятель?
— Я занимаюсь продажей произведений искусства. Приезжаю в Рим несколько раз в год на аукционы. А приятеля зовут Эмиль Бретан.
— Искусство — это хорошо. Искусство — это красиво и приятно. Но я не знаю никакого Эмиля Бретана.
Я сделал еще один глоток, на вкус он был лучше, чем первый.
— Понимаю, — сказал я. — Он живет в Бразилии. Никогда вас не видел. Но его брат Клод Бретан, священник из Ватикана, много раз упоминал вас в своих письмах и всегда называл другом.
— Правда? — спросил он.
— Правда.
Улыбка стала ехидной.
— Священник, ах этот проклятый священник! — воскликнул он. — Да, он постоянно обедал здесь. Может быть, он собирался стать святым или принести покаяние. Понимаешь, здесь нельзя есть. Лично я обедаю в кафе на другой стороне улицы.
Потом он стал долго и громко смеяться. Один из храпевших пошевелился, но затем продолжил свою песню, правда уже на другой ноте.
— Священник! — хихикнув, воскликнул он. — Каждый раз, когда он приходил сюда, все заканчивалось спором.
— По какому поводу? По поводу качества блюд?
— Нет, конечно нет. Он готов был есть помои и никогда не жаловался. Мы говорили в основном о религии и политике.
— Вот как? — сказал я.
— Да, ему нравилось спорить. Кстати, он был иезуитом.
— Я знаю.
— Значит, он рассказал обо мне брату? Здорово. Кому-то в Южной Америке известно мое имя, и в Нью-Йорке тоже. Похоже, «Ладья» приобретает международную известность. Может быть, обо мне напишут в «Плейбое»!
Он снова засмеялся, а я сделал глоток вина.
Он наконец успокоился, вздохнул и сказал:
— Ты уже встречался с этим священником?
— Нет, только что прилетел. Намеревался встретиться сегодня вечером.
Он вытянул руку, схватил меня за предплечье.
— Послушай, — сказал он. — Послушай. Может быть, когда встретишься с ним, предложишь поужинать у меня? Все будет вкусно. Если почувствуешь, что он злится на меня, скажи, что за ужин платит Джакопо. О'кей?