Полдень, XXI век (август 2011)
Шрифт:
Единственный раз и видел его с улыбкой – когда говорить начала. Поначалу все «да», «нет» и «надо». Но и того ему хватило: сутки светился, будто лампочка в голове зажглась и свет от нее через глаза пробивает, как сквозь окна домашние. А после еще хуже стало, как беседы эти начались. Он ей вопрос – она ответ. Он – длинней вопрос, она – сложней ответ. Один раз и самому удалось услышать, о чем они переговаривались. Гулять Лаврентьев ее вывел, а как надышалась Русалка зимнего воздуха нашего, холодного да прозрачного, так и начали бродить вокруг дома. Сам-то он тоже вышел из сторожки, на крыльце перекурить – вот и расслышал что-то, а что – не понятно.
Вопроса Лаврентьева он не разобрал, а может, то и не вопрос был. Только Русалка нотацию сразу читать ему начала. И что трусы мы все, и больные насквозь, и что беды все наши от той же трусости произошли. И что восемь раз
А он ей: а как же, мол, со специализацией и кооперацией? А она ему в ответ: бу-бу-бу да бу-бу-бу… И когда она успела такие слова мудреные выучить? Про потерю качества жизни индивидуума ради псевдоэффективности социальных институтов еще успел я тогда услышать, а потом они за угол завернули и совсем уж долго не появлялись – ушел я греться, а то замерз, как собака, на этом крыльце.
Нет, совсем у него дело плохо, у Михалыча. Раньше-то по делам часто летал – то в Сибирь, то в Казахстан, а то и вообще в Лондон на неделю скроется, все на замов оставит. А с того дня, как Русалка у него появилась, напротив – замов поотправляет, сам в Москве сидит, лается с ними по телефону. В январе только в Китай и слетал, ярмарка там была строительной техники и материалов, пересечься с кем-то захотел. Что за интерес: полдня туда добираться, полдня обратно и сутки – там? Не понимаю!
Кажется, закончили, идет кто-то… Мартынов, кому еще! Ребят оставил, сюда направляется, а глина под ногами, скользко. Ишь, руками-то машет, будто и вовсе пьяный!..
Пьяный он тогда был, пьяный. Не открыла бы пасть свою поганую Людмила – не пил бы он полночи стакан за стаканом, глядя вместо лиц собеседников на литровый брусок «Джонни Уокера» да на тускло отсвечивающую столешницу. Часам к трем его почти отпустило, в затуманившейся голове по кругу продолжал проигрываться обрывок одной и той же фразы: «…себя посмотри, чмо плешивое!», но она была совершенно непонятна, будто произнесена на монгольском языке. И все было совершенно нормально, но когда Лаврентьев попытался встать, в мозгу все поехало и закрутилось, будто граница между небом и землей при выполнении бочки в горизонтальном полете, и он чуть не упал.
Его долго рвало в туалете – он совсем отвык от алкоголя – сначала вонючей бурой жидкостью, лишь отдаленно напоминавшей виски, потом слизью, под конец почти чистой желчью. Ему бы тогда было лучше сдохнуть, и он почти уж смирился со смертью, почувствовав обильный холодный пот, выступивший по всему телу и ручьями бегущий по лицу и спине, но представил жалкое свое тело – синее, задубевшее, скорченное возле полного блевотины унитаза, обнаруженное утром, – и решил повременить.
Он даже заставил себя выпить еще полстакана, посчитав, что оставшегося в организме алкоголя не хватит на засыпание, проверил будильник и только после этого рухнул в неразобранную постель.
В Москву Лаврентьев не поехал, буркнул, усевшись: «В «Ручьи», и перестал обращать внимания на кого бы то ни было. В затылке у него нещадно ломило, а запитые пузырящейся минералкой две таблетки пенталгина все медлили растворяться и всасываться.
Он неимоверно устал от разыгрываемого полгода спектакля и решил внести окончательную ясность. Ему почему-то казалось – надо просто это сделать, и все само собой определится. Времени уже не было, вчерашняя ссора с женой рано или поздно должна была произойти, а могло случиться и нечто худшее. Все вылезло на поверхность, что-то он не предусмотрел, где-то промахнулся, теперь приходилось форсировать события, и шансов на успех практически не было.
Как там у Пушкина в «Скупом рыцаре», с горечью думал он: «С меня достаточно сего сознанья»? Мне тоже было бы достаточно одного сознанья, да нет его! Владеть – значит иметь право пользоваться и распоряжаться. Пользуюсь, если считать, что возможность видеть и слышать – именно использование. Распоряжаюсь, если возможность спрятать от всех, содержать в клетке – именно распоряжение. А права на это не имею, следовательно, владею не по праву. И плевать я хотел на право!
Как она все время говорила? – чуть позже начал вспоминать он. Только неуверенные в своих силах отдают право принятия решений, и только трусы молчат, чувствуя несогласие с чужими решениями? Только слабый ищет у других защиты, но даже сильный может потребовать помощи? Значит, все мы трусы и слабаки. Нас так приучили с детства: дети под родителями, школьники под учителями, рядовые под командирами, министры под премьерами, даже президент под Богом. И все вместе – под жизненными обстоятельствами. Не могём иначе, привыкли-с!
Интересно, как же они там выкручиваются? Там, откуда она пришла, где способны изготавливать (или все-таки выращивать?) такую одежду? Валентин тогда показал ему под микроскопом: неправильной формы, похожие на кусочки пазла покровные клетки, пузырьки, соединенные скрученными в спиральки канальцами, шевелящиеся ворсинки внутреннего слоя. Он еще рявкнул, не разобравшись, когда Нечипоренко похвастался, что сумел-таки вырубить кусок костюма на заводском штампе. Очень уж испугался, что испортили костюм, даже зубы заныли. Пришлось Валентину демонстрировать оставшуюся узкую щель на месте прежней дыры в форме заготовки для гаечного ключа – шкурка русалочья и впрямь регенерировала. Только пищи просила, которую экспериментатор обеспечил, сунув в рукав костюма горсть вяленой кальмаровой стружки из купленного в киоске пакетика. Он же тогда и предположил, что в обычном состоянии костюм должен питаться отходами человеческого тела: слущивающимся эпидермисом, волосками, выделяющимся жиром и потом, накапливать и утилизировать тепло. И, соответственно, погибать и разрушаться при длительном неиспользовании, оставшись без источника минеральных и органических веществ. «Только не вешайте мне лапшу на уши, – сказал он тогда с улыбкой, но и с некоторым страхом, – что костюмчик этот вам из Японии привезли, или тем более – от америкосов! И им и нам до таких продуктов еще тыщу верст раком, и то подозреваю – совершенно в другом направлении. Не знаю, Сергей Михайлович, куда вы на этот раз впарились, но советую быть предельно осторожным: с ребятами, что такие штуки носят, ссориться бы очень не хотелось!»
Лаврентьев все пытался и пытался представить этих «ребят». Неужели они все столь же прекрасны, как его Русалка? Так же сильны, спокойны, независимы? «Не просить защиты, а требовать помощи…» Защита – возможность спрятаться за чужим щитом. Помощь – получение дополнительной мощи, силы. Совсем разные понятия…
«Мы все очень разные, – сказала она однажды. – В этом и заключается смысл: сделать себя и свою жизнь уникальной, проложить личный путь. Идти в толпе – это не человеческое, это подобает вечно испуганным овцам или какой-нибудь треске с селедкой, различающимся лишь по размеру. Каждый из вас рождается индивидуальностью, совершенно неповторимой, как бы вы ни казались похожими внешне. Вы по-разному видите, думаете, слышите, обоняете, двигаетесь. Но почему-то именно этого всю жизнь боитесь – оказаться не такими, как все. Начинаете подражать, подлаживаться под выдуманные тысячи лет назад, сформулированные совершенно в иных обстоятельствах правила поведения, массово занимаетесь одинаковыми видами деятельности, как будто непрерывно пытаетесь спрятаться, забиться и потеряться внутри толпы…
Что такое ваши «профессия» и «специальность»? – продолжала она, говоря быстро, практически на пределе его восприятия (у него всегда было впечатление, что думает она совершенно в другом темпе, раз в десять быстрее, чем может с ним говорить; необходимость высказывать мысли, облекая их в слова, Русалке очевидно мешала), – Человечество как вид выжило благодаря универсальности составляющих его особей. Не потому, что каждый с рождения предназначен и приспособлен к определенному роду занятий – это, извините, свойственно муравьям, а не людям, но именно из-за того что человек всегда И охотник, И воин, И носильщик, И строитель и еще тысячи раз «И». А у вас человек крайне редко меняет род занятий. И если этому человеку не выпало счастье с первой или второй попытки попасть «в десятку» при выборе профессии – катастрофа. Ничего, кроме нее, он не знает, ничего не умеет, ваше общество плохих специалистов игнорирует и даже презирает. Отсюда стрессы, апатия, пьянство или противопоставление себя окружающим. Это называется дезадаптацией. Вам никогда не приходило в голову, что в течение десяти тысяч лет вы упорно строили общество, из которого каждый с удовольствием сбежал бы? Да только это общество с самого вашего рождения столь же упорно привязывает к себе тысячами нитей и, главное, – внушая неверие в собственные силы».