Полет лебедя
Шрифт:
— Мы должны окрестить нового жильца, — сказала она. — У него должно быть очень особенное имя, ведь он появился в моем доме в такой знаменательный день.
— Назови его Сиротой, — предложил Ханс и потянулся за другим сандвичем. — Я нашел его, когда он бродил под дождем, как и я сам.
— Да, но мне будет грустно каждый раз, когда я буду называть его по имени. Это будет напоминать мне о том, каким несчастным он выглядел, когда ты мне его принес.
— Не нужно так переживать. Маленький попрошайка сможет за себя постоять. — И Ханс Кристиан показал ей длинные красные полоски на своей руке там, где прошли маленькие коготки.
— Ханс, ты должен позволить мне тебя перевязать! — воскликнула Гетти.
— Нет, не надо. Мне даже не больно.
— Тогда я дам ему самое воинственное на свете имя, — решила Гетти. — В один прекрасный день я с ним расквитаюсь. Ты должен помочь мне придумать.
Но Ханс был слишком занят сандвичем, чтобы придумывать имя котенку. Но Генриетте помощь не понадобилась.
— Я знаю. Мы назовем его Отелло. Это был воин мавр. Мой отец сейчас переводит про него пьесу. Здравствуй, Отелло.
Она положила руку на голову спящего котенка. Немедленно он вскочил, выгнул спину и зашипел. Гетти и Ханс рассмеялись.
Сандвичи уже закончились, когда Ханс опустил руку в карман и достал из него измятую бумагу, на которой буквы были смазаны из-за долгого соседства с носовым платком в том же самом кармане.
— Гетти, я написал о тебе небольшую сказку. Я имею в виду…
Ханс Кристиан осекся и посмотрел на умирающую от любопытства девушку. Как только он мог написать о чрезмерной чувствительности Генриетты, когда подобное заявление могло вновь привести к ссоре.
Девушка с улыбкой протянула руку.
— Может, ты дашь мне прочитать, Ханс Кристиан.
Он неохотно отдал ей листок.
Принц повсюду искал настоящую принцессу, но не мог найти. Однажды дождливой ночью в дверь замка постучала незнакомка и попросила дать ей убежище. Она заявила, что является настоящей принцессой, хотя ее нищенский наряд говорил совсем об обратном. Хитрая старая королева положила единственную маленькую горошину на дощатый настил кровати, а сверху двадцать матрасов и двадцать пуховых покрывал. Она предложила принцессе провести ночь на этой кровати. С утра принцесса была мрачна и все ее тело болело.
— Бог знает что было в кровати! Я всю ночь не сомкнула глаз! Я лежала на чем-то таком твердом, что мое тело теперь в синяках! Просто ужасно!
Тогда принц понял, что только настоящая принцесса может быть такой неженкой, и женился на ней. А горошина была отправлена в музей, где она и лежит по сей день, если только птицы не склевали ее.
Гетти засияла.
— Ханс Кристиан, это самая лучшая история, когда-либо написанная тобой! — воскликнула она.
Он был готов уже запротестовать, но она перебила его:
— Ты не согласишься со мной! Возможно, и никто другой не согласится! Но это настоящая сказка! Ты должен написать целую книгу таких историй! Дети ее мгновенно раскупят.
Энтузиазм девушки был заразительным, и Ханс забыл о своей уязвленной гордости. Когда раздался стук в дверь и в комнату вошел Питер, двое молодых людей энергично строили планы на будущее.
— Вот она. О, как дела, Андерсен? — Питер замер на пороге комнаты. — Где ты был все это время?
Сестра вскочила на ноги и выхватила книгу из рук брата.
— Мы просмотрим ее попозже, — сказала она. — Побегу наверх и спрошу у матери, можно ли Хансу остаться на ужин. А ты, Питер, пока развлеки чем-нибудь нашего гостя.
И она покинула комнату вместе с книгой, зажатой под мышкой.
— Кто-то из наших поэтов написал что-то новенькое? — нетерпеливо спросил Ханс.
— О, просто кое-что хотела посмотреть Гетти, — ответил Питер. Он знал, что сестра не хотела бы, чтобы он об этом говорил с Хансом, поэтому решил перевести разговор на другую тему.
— Что ты делал последние несколько недель? Нам тебя не хватало.
Питеру удалось вовлечь Ханса Кристиана в дискуссию о «Фантазиях», и вопрос о книге на время был забыт. Только несколькими часами позже, когда молодой человек возвращался домой, ему пришло в голову, что никто так и не показал ему книгу. Он спросит об этом Генриетту завтра, и она ему все расскажет.
— Ну, как дела? — спросила Тень.
— Увы, — отвечал ученый. — Я пишу об истине, добре и красоте, а никому до этого нет дела. Я просто в отчаянии. Меня это так огорчает!
— А меня нет, — сказала Тень. — Поэтому я все толстею, а это самое главное! Да, не умеете вы жить на свете. Еще заболеете, пожалуй. Вам надо попутешествовать!
«Тень»
— Не стоит принимать это близко к сердцу, — сказала Гетти, когда Ханс Кристиан прочитал новую книгу, которая оказалась критикой Эленшлегера и всех его современников. Несмотря на то что автор был неизвестен, она не становилась менее обидной.
— Неважно, кто написал ее, главное, что он думает, что ты заслуживаешь его внимания. Это комплимент! Он даже называет тебя лидером молодых романтиков!
— Великолепное произведение, — таков был вердикт Эдварда Коллина. — Очень разумно со стороны автора, кто бы он ни был, спрятаться за знаменитым именем нашего покойного Йенса Баггесена! Критика, которая, как считают, пошла от первого человека из рая, на самом деле является нововведением. Ты должен быть благодарен, что тебя включили в число критикуемых, Андерсен!
— Отнесись к этому разумно, — посоветовал старый Йонас Коллин, который прекрасно понимал, какая депрессия охватила Ханса Кристиана. — Баггесен был последним из классиков. Ты, Эленшлегер, и все остальные принадлежите к новой группе романтиков. Вполне естественно, что тот, кто поддерживает взгляды Баггесена, недобро посмотрит на тебя. Не позволяй ему причинить тебе боль. Эленшлегеру здесь досталось еще больше, чем тебе, но я не думаю, что его это сильно волнует.
Все друзья советовали Хансу Кристиану не принимать подобную критику близко к сердцу, но как он мог это сделать, когда критика с ужасающей проницательностью нанесла удар по самому больному и уязвимому месту, по самому ненавистному времени в его жизни, дням, проведенным в школе в Слагельсе. Если бы в те дни, говорил Призрак, а именно так подписался автор книги, Андерсен относился к своей грамматике хотя бы с половиной того безразличия, с которым он к ней сейчас относится, то он бы мог стать первым учеником в классе. В книге было еще много чего сказано. Но именно это задело его сильнее всего.