Полет лебедя
Шрифт:
Генриетта слушала, улыбалась и кивала. Это было личным делом Ханса Кристиана. Но она надеялась лишь на одно, чтобы его нежной чувствительности не был нанесен непоправимый ущерб. Гетти едва видела его за эти последние недели, но сегодня по какой-то причине он оказался у ее камина. Около двух часов они старались поддерживать разговор, который не интересовал ни одного из них. Ее вышивание было закончено, и пяльцы лежали на коленях. Спускались сумерки, и скоро придется зажечь свечи, а Ханс Кристиан все еще не перешел к делу.
Гетти понимала, что у него должно быть дело. Он бы не провел целый день вдали от Иенни без веской причины.
Она задумчиво посмотрела на него. Сейчас он был не похож ни на одного Ханса Кристиана, которыми бывал раньше. А их было много. Теперь каждый день его волосы укладывал парикмахер по последней моде, а за костюмами он обращался к самым лучшим портным. Сегодня на нем был светло-серый костюм с огромными бледно-голубыми лацканами, на одном из которых была приколота королевская медаль, сияющая бриллиантами.
Но перемена проявлялась не только во внешности. Он стал более нежным и добрым по отношению к миру, который сейчас относится к нему особенно дружественно. Приступы депрессии ушли в прошлое. В отношении нового водевиля Хейберг высказал самую неприятную критику, с которой Ханс согласился. Мольбек обратился к нему в таких выражениях, которые месяц назад могли бы довести писателя до истерики. Но ничто не нарушало его нынешнего спокойствия. Он слушал, смеялся, как часто советовали ему его друзья, и сразу же забывал об этом. Ничто не могло поколебать его нынешней уверенности.
В дверь просунулась голова Питера. Но Гетти подала ему знак, чтобы он оставил их. Правилом дома стало, что никто не должен вмешиваться в тот момент, когда Гетти успокаивает Андерсена. Питер сам хотел с ней поговорить. Он вышел в коридор и хлопнул дверью.
Звук удара привел Ханса Кристиана в чувства.
— Гетти! — воскликнул он. — Ты должна простить меня! Я здесь сижу уже целый день, погруженный в свои мысли.
Гетти улыбнулась, но ничего не ответила. Отелло, который забежал вместе с Питером, прыгнул к ней на колени и, мурлыкая, свернулся клубочком. Теперь он уже был очень стар и слаб, патриарх с нетвердыми ногами и откушенным ухом.
— Есть одна вещь, которая не дает мне покоя, — произнес он, зажав ладони между коленями и наклоняясь вперед.
Рука, гладившая Отелло, не дрогнула. Он собирался ей сказать. А это означало конец их милых дней у камина. Но она только улыбнулась и сказала:
— Да?
— Это новая сказка, я давно размышляю над ней и так и эдак, но все равно никак не могу переложить ее на бумагу.
Возникла пауза. Гетти ждала, но вскоре поняла, что разговор не продолжится, если она снова не пустит пробный шар.
— Это история о дрозде, наверное? Маленькой птичке, которая прекрасно поет?
— Откуда ты узнала?
— У меня есть глаза, Ханс Кристиан.
— Ты ошибаешься. Это не дрозд. Это соловушка, поющая в ветвях так высоко, что никто не может увидеть ее. Поэты пишут прекрасные стихи о соловьях в лесах под голубыми небесами. Честно говоря, эта птичка захватила воображение одного из поэтов так, что он не мог больше думать ни о чем другом!
Гетти затаила дыхание и удивилась, почему она так ошарашена. Ведь она и рассчитывала, что именно таким образом Ханс преподнесет ей новость, завернутую в аллегории и метафоры.
— А ты когда-нибудь думал о том, что соловушке может захотеться остаться в своих лесах под синим небом? — спросила она, втайне радуясь, что ее голос звучал естественно.
Лицо поэта побледнело.
— Конечно же это приходило мне в голову. Но когда она узнает, как ее голос прогнал смерть от постели Императора, разве она откажется послушать?
— Я не знаю, Ханс Кристиан. Я лишь могу представить, какое это счастье отдать все на свете для такого Императора.
Внезапно он поднялся на ноги и встал возле огня.
— Гетти, ты ведь не веришь, что она любит меня?
— Как я могу что-то сказать, Ханс? Я ведь ни разу с ней не говорила. Я видела ее лишь на сцене и, так же как и все, была очарована ее пением. Но я не знаю ничего о ней как о женщине.
— Она красавица! Ты же можешь увидеть это!
Память Гетти вернулась к тому дню, когда она
присутствовала на первом концерте молодой певицы. На сцену вышла молодая женщина, и по аудитории прошел шепот: «Какая она простушка!» Затем она начала говорить, и все вокруг были очарованы. Ее игра была прекрасна. Только пение превосходило ее артистическое мастерство.
— Она прекрасна, когда поет, — заключила Гетти.
— Но даже когда она не поет, ее красота все еще там. Она спрятана, как у соловушки. Она таится в ее магическом голосе. И в ее глазах, ее прекрасных глазах.
— И они конечно же карие? — с иронией спросила Гетти.
— Да, глубокие карие глаза, цвета осенних листьев. Ну, твои глаза тоже красивые, — добавил он, применяя свое недавно приобретенное чувство такта.
— Только мои синие.
— Такие же синие, как небо. Но это не важно. Я имею в виду… Гетти, ты должна сказать мне, что делать! Ты очень мудра, несмотря на твои годы, к тому же женщины разбираются в таких вещах лучше, чем мужчины!
— В каких вещах? — потребовала Гетти, намереваясь сразу же перейти к делу, а не ходить вокруг да около.
Ханс Кристиан всплеснул перед собой руками, и его лицо внезапно стало серьезным.
— Я и раньше был влюблен, и ты сказала, что это пройдет. Так и случилось. До этого дня я не знал, что такое настоящая любовь. Теперь я могу откровенно сказать, что знаю.
Генриетта кивнула, и он продолжил:
— Возможно, ты помнишь, как в «Дочери болотного царя» отец-аист говорил, что любовь дает жизнь. Когда я писал эти строки, я не осознавал их правоты, но теперь я все понял. Я жив, как никогда раньше.