Полет мотылька
Шрифт:
– Особенно если систему представляют такие, как ты, – не смог удержаться от язвительного замечания Геннадий Павлович.
– Совершенно верно, – с удивительной легкостью согласился с таким утверждением Рыпин. – Система – это я.
Геннадий Павлович повернул голову, чтобы снова увидеть широкое, волевое лицо Рыпина.
– Ответь мне только: ради чего все это?
– Ты разве не понял? – изображая удивление, Рыпин картинно вскинул брови. – В свое время ты не раз повторял, что ни один человек в здравом уме даже близко не подойдет к структуре сна четвертого порядка. И при этом без устали расписывал, какие грандиозные возможности раскроются перед тем, кто решится туда проникнуть. Вот нам и пришлось довести тебя до такого состояния, что разум отошел на второй план, уступив место эмоциям. Ты уж извини, Гена, но иначе никак не получалось.
– Я успел перейти в структуру сна четвертого порядка?
– Совершенно верно. Ты перешел в структуру сна четвертого порядка, но, как ни странно, мы снова вместе, – Рыпин сделал загадочную паузу, после чего спросил игриво: – Ну, теперь-то догадался?
– Наш мир – это чей-то сон в структуре четвертого порядка, – безнадежно усталым голосом произнес Геннадий Павлович.
– Совершенно верно, – приторно-сладко улыбнулся Рыпин. – И что самое интересное, – нагнувшись, прошептал он на ухо Геннадию Павловичу, – кроме нас с тобой, об этом никто даже не подозревает. Ты только представь, Геннадий, какие возможности это открывает.
Калихину был ясен ход мыслей Рыпина – полковника, или кто он там был на самом деле, – и все же он предпринял последнюю, почти безнадежную попытку образумить его:
– Нам неизвестно, чей это сон.
– Да какая разница, – слегка поморщился Рыпин.
– А как же ложные воспоминания?
Услышав такое, Рыпин едва не рассмеялся.
– Гена, дорогой мой, работа с ложными воспоминаниями закончена. Твоя методика превосходно себя зарекомендовала и уже применяется на практике. Ты даже получил за эту работу премию, – разве не помнишь?
Калихин устало закрыл глаза.
– Послушай, Рыпин, – произнес он, не глядя на собеседника, – я прошу тебя только об одном: оставь в покое Марину.
– Да, Марина, – мечтательно улыбнувшись, покачал головой Рыпин. – Марина блестяще провела всю операцию. Ты обратил внимание на то, что она активный сновидец? Между прочим, врожденный талант! Нам почти не пришлось тратить время на ее специальную подготовку.
Чтобы не завыть от боли и тоски, Геннадий Павлович что было сил стиснул зубы. Теперь у него уже точно не осталось ничего, что связывало бы его с этой жизнью, и если бы только была такая возможность, он, не задумываясь, положил бы конец своему бессмысленному существованию.
– Но мы все равно не посвятим ее в нашу тайну, – заговорщицки прошептал Рыпин. – Мы никому не расскажем о том, что известно только нам двоим. Ведь так, Гена?
– Поди ты к черту, – процедил сквозь зубы Геннадий Павлович.
– Ай-яй-яй, – с показным сожалением поцокал языком Рыпин. – Что с тобой сделали ложные воспоминания. А прежде с тобой было так приятно работать.
Геннадий Павлович не слушал, что говорил Рыпин. Он хотел лишь одного – уснуть. Уснуть навсегда. Уснуть и видеть сны.
– Геннадий, – вновь позвал его Рыпин. – Тебе разве не интересно узнать, кто ты на самом деле?
– Я знаю, кто я такой, – сказал Калихин и закрыл глаза.
– Не-е-ет, – медленно покачал головой Рыпин. – Ты даже представить себе этого не можешь.
– И не хочу, – с усилием выдавил из себя Геннадий Павлович.
– А все равно придется, – как будто даже с сочувствием произнес Рыпин. – Открывай-ка глазки, Гена.
Калихин открыл глаза и увидел перед собой экран телемонитора, размером чуть больше лица. По краям – полоски мягкого пластика, на углах – нашлепки из того же материала. Биться головой бесполезно, – можно даже не пытаться.
– Ты уж извини, Гена, – вновь услышал он голос Рыпина, видеть которого теперь не мог. – Но нам придется вновь перепрограммировать твои воспоминания. Уверяю тебя, – поспешил успокоить он пациента, – мы все вернем в состояние нормы, ни один участок твоей истинной памяти не пострадает. В самом деле, Гена, пора кончать с жизнью безработного. Ты достоин большего! Я только об одном тебя попрошу, – голос Рыпина сделался вкрадчивым, – не закрывай, пожалуйста, глазки, когда включится монитор. Ты ведь знаешь, у нас имеются приспособления для того, чтобы помешать тебе сделать это. Так стоит ли упрямиться? Вот увидишь, новая жизнь тебе понравится. – Подождав какое-то время и не получив ответа, Рыпин сказал, обращаясь уже не к Калихину, а к кому-то другому, кто не был пристегнут ремнями к ложу: – Начинаем.
Экран загорелся, по нему поплыли разноцветные всполохи и пятна, кажущиеся то абсолютно бесформенными, то как будто что-то напоминающими. Пытаться закрыть глаза и в самом деле было бессмысленно. Геннадий Павлович смотрел на экран и чувствовал, как в его душу пробирается что-то чужое – холодное и скользкое, омерзительное, точно щупальце морского чудовища. И тогда Калихин закричал:
– Ненавижу вас!.. Будьте вы все прокляты!.. Вместе со своим гнусным миром!..
Он орал с такой неистовой силой, что капли слюны летели на экран. Но ему никто не отвечал. Все уже было предрешено и изменить что-либо было невозможно. Мир оставался таким, какой он есть.