Полет сокола (В поисках древних кладов) (Другой перевод)
Шрифт:
Робин понимала, что остановить клипер и добраться до женщины прежде, чем она утонет, было бы невозможно, и все равно не находила слов, чтобы выразить свой гнев и возмущение.
Ночью она без сна лежала в койке и час за часом ломала голову, придумывая, как бы задержать бег клипера к южному мысу.
Может быть, попытаться бежать, чтобы Мунго пустился на поиски? Однако снять шлюпку с найтовов и спустить на воду может лишь дюжина сильных мужчин, и даже если это удастся, едва ли Сент-Джон задержится хоть на минуту. Скорее всего он уплывет и бросит беглянку на произвол судьбы,
А что, если поджечь корабль — нанести «Гурону» такие повреждения, что ему придется зайти для ремонта в Лоренсу-Маркиш или Порт-Наталь? Тогда «Черная шутка» получит шанс догнать «Гурон». Однако едва Робин представила, как восемьсот человек, закованные в цепи, горят в трюме заживо, она с содроганием отринула эту мысль. Потеряв надежду, доктор попыталась уснуть, но сон так и не пришел.
Случай представился с самой неожиданной стороны. Помощник капитана Типпу, страшный и беспощадный, имел одну-единственную слабость: он был обжора и в своем роде гурман. Деликатесы, припасенные им для себя, занимали половину лазарета: сушеное и копченое мясо, колбасы, сыры, от запаха которых навертывались слезы на глаза, а также ящики консервов. Правоверный мусульманин, Типпу не позволял себе ни капли алкоголя и возмещал его нехватку поглощением огромного количества еды.
Аппетит великана был на корабле постоянным объектом шуток. Робин не раз слышала, как за столом в офицерской кают-компании капитан поддразнивает его:
— Если бы не ваша снедь, господин помощник, в трюме хватило бы места еще для сотни черных пташек.
— Держу пари, ваше брюхо обходится дороже, чем целый гарем изысканных красоток.
— Боже милостивый, Типпу, то, что вы едите, еще месяц назад следовало похоронить по-христиански.
Одним из любимых лакомств великана был особенно вонючий паштет из копченой сельди, упакованный в жестянки весом по полфунта. Надпись на этикетке советовала «тонко намазать паштет на галету или поджаренный хлеб», но Типпу предпочитал уплетать его ложкой и поглощал всю банку в один присест. Блаженно прикрыв глаза и искривив широкий лягушачий рот в блаженной улыбке, он размеренно работал ложкой, не давая себе ни малейшей передышки.
На четвертый вечер после отплытия из Рио-Саби он начал вскрывать за ужином очередную банку, но едва успел воткнуть в нее нож, как раздался громкий хлопок.
Капитан с тревогой поднял глаза от тарелки горохового супа.
— Банка вздулась, мистер Типпу. Я бы на вашем месте не стал это есть.
— Да, — усмехнулся помощник, — но вы не на моем месте.
Незадолго до полуночи доктора вызвали к больному. Великан корчился в судорогах, его живот вздулся и затвердел, как желтый агатовый валун. Его отчаянно рвало, пока из желудка не пошла одна желчь с примесью крови.
— Пищевое отравление, — заключила Робин. После памятной ночи на Рио-Саби она впервые заговорила с капитаном, и голос ее звучал холодно и официально. — У меня нет необходимых лекарств. Придется зайти в порт, где он сможет получить необходимое лечение. В Порт-Натале есть военный госпиталь.
— Доктор Баллантайн, — так же официально ответил Мунго, хотя в глазах его мелькали насмешливые искорки, приводившие ее в бешенство, — Типпу страусиной породы: он может переваривать камни, гвозди и осколки битого стекла. Ваша трогательная забота направлена не по адресу — завтра к полудню он снова будет готов драться, пороть матросов и пожирать целых быков.
— А я вам говорю, что без правильного лечения он через неделю умрет.
Однако прогноз Мунго оказался верным: к утру рвота и судороги утихли, утроба гиганта очистилась от отравленной рыбы, и Робин, стоя на коленях в своей каюте, воззвала к всевышнему:
— Прости меня, Господи, но в этой гнусной тюрьме сковано цепями восемьсот твоих детей, и потом, я же его не убью… с твоей помощью.
Поднявшись с колен, она накапала в склянку пятнадцать капель экстракта ипекакуаны, тройную дозу самого мощного рвотного средства из всех, известных медицине, и добавила мятной настойки, чтобы замаскировать вкус.
— Выпейте это, — велела она помощнику. — Лекарство снимет боль в животе и вылечит понос.
Ближе к концу дня она повторила дозу. Стюарду из кают-компании пришлось помочь доктору поднять голову больного и влить лекарство ему в рот.
Через час она послала за Сент-Джоном, но вернувшийся стюард лишь развел руками.
— Капитан приносит свои извинения — в данный момент управление кораблем требует его полного внимания.
Робин сама поднялась на палубу. Мунго Сент-Джон стоял у наветренного борта с секстантом в руке и ждал, когда сквозь разрыв в облаках покажется солнце.
— Типпу умирает.
— Хоть что-то интересное сегодня увижу, — усмехнулся Мунго, не отрывая глаз от окуляра.
— Теперь я точно знаю, что вы чудовище, не знающее человеческих чувств! — яростно прошипела Робин, и в этот миг на палубу упал долгожданный солнечный луч.
— Следи за хронометром! — крикнул Мунго старшине-сигнальщику. Он повернул прибор так, чтобы отражение солнца зеленым резиновым мячиком запрыгало на темной линии горизонта. — Отмечай! Отлично, — удовлетворенно пробормотал он.
Мунго просчитал высоту солнца и сообщил сигнальщику, чтобы тот занес данные на грифельную доску. Только после этого капитан повернулся к Робин:
— Думаю, вы преувеличиваете серьезность недомогания Типпу.
— Посмотрите сами.
— Это я и собираюсь сделать.
Пригнувшись, Мунго вошел в каюту помощника и замер. Насмешливая улыбка слетела с его лица.
— Как поживаешь, дружище? — тихо спросил он, положив руку на лоб больного, усеянный крупными каплями пота.
Робин впервые слышала, чтобы он так обращался к Типпу. Тот повернул к капитану голову, похожую на желтое пушечное ядро, и с усилием выдавил из себя жалкую улыбку. Робин почувствовала укол совести.
Великан попытался приподняться, но тут же с хриплым стоном схватился за живот и согнул колени от боли. Его тело сотряс новый приступ судорожной рвоты.
Мунго схватил ведро и подставил его, придерживая помощника за плечи, но Типпу исторг лишь небольшой сгусток крови и коричневой желчи. Тяжело дыша и обливаясь потом, он откинулся на койку, закатив глаза так, что виднелись одни белки.