Полет сокола (В поисках древних кладов) (Другой перевод)
Шрифт:
— Афонсу, мой возлюбленный брат, у меня плохие вести, хуже некуда.
— Англичанин? — Афонсу скривил щербатый рот — верхнего зуба не хватало, и потому угроза в холодной, сухой улыбке становилась заметна не сразу.
Камачо кивнул.
— Ты уже знаешь?
— Да, отец мне писал.
Афонсу был старшим из оставшихся в живых сыновей губернатора Келимане и единственным рожденным в законном браке. Его бледную, болезненную мать невестой выписали из Лиссабона сорок лет назад. Она родила одного за другим трех сыновей, двое из которых умерли от малярии и детской дизентерии, не дожив до появления хилого желтушного малютки, которого нарекли Афонсу Хосе Вила-и-Перейра. Все ожидали, что его похоронят рядом с братьями еще до конца сезона дождей, однако могилу пришлось копать для матери, а малыш расцвел у груди черной кормилицы.
— Значит, он не пошел на север? — спросил Афонсу, и Камачо виновато опустил глаза — он разговаривал со старшим братом, чистокровным португальцем и законным наследником.
Сам Камачо был сыном губернатора от красивой наложницы-мулатки, которая теперь растолстела, поблекла и, позабытая, доживала свои дни на задворках сераля. Губернатор не признал сына, и Камачо носил постыдное звание племянника. Одного этого хватило бы, чтобы выказывать брату должное уважение, к тому же Афонсу был суров и беспощаден: однажды, насвистывая печальное фаду, он запорол человека насмерть, отбивая ритм традиционной любовной песни ударами кнута.
— Не пошел, — мрачно признал Камачо.
— И ты это допустил!
— Остановишь его, как же! Он ведь англичанин. — Голос Камачо дрогнул. — Упрям, как черт.
— Об этом мы еще поговорим, — холодно пообещал Афонсу, — а теперь давай выкладывай, куда он делся.
Камачо пробубнил заранее приготовленное объяснение, избегая унизительных деталей и всячески расписывая богатство экспедиции Баллантайнов. О тяжелых кулаках англичанина он предпочел умолчать. Укрывшись в тени придорожного дерева, Афонсу задумчиво слушал, пожевывая усы и заполняя про себя зияющие провалы в повествовании брата. Помолчав, он спросил:
— Когда англичанин выйдет из долины Замбези?
Камачо пожал плечами. Непредсказуемый чужеземец мог быть уже на полпути к горам.
— Я его изрядно поранил. Может быть, его несут на носилках.
— Он не должен попасть в Мономотапу! — отрезал Афонсу, одним движением вскакивая на ноги. — Лучше всего подстеречь его в дурных землях в низовьях долины.
Он оглянулся на извилистую дорогу, где колонна невольников пересекала луговину, поросшую золотистой травой. В двойной цепи жалких, едва передвигавших ноги существ, казалось, не было ничего человеческого, но их печальное пение трогало душу.
— Возьмешь пятнадцать человек.
— Этого не хватит, — торопливо перебил Камачо.
— Хватит, — холодно бросил брат, — нападешь ночью.
— Дай двадцать! — умолял Перейра. — С ним обученные солдаты, да он и сам солдат.
Афонсу задумался: худшая часть Дороги гиен осталась позади, с каждой милей пути к побережью земли становились все более обжитыми, риск уменьшался, а с ним и надобность в охране.
— Хорошо, — согласился он, — но уйти не должен ни один. — Глядя в холодные черные глаза брата, Камачо почувствовал, как по спине ползут мурашки. — Не оставляй ни следа, зарой их поглубже, чтобы шакалы и гиены не раскопали. Носильщиков веди к тайнику в горах, потом тоже убей. Груз переправим на побережье со следующим караваном.
— Si, si, — льстиво улыбнулся Камачо. — Понял.
— Не огорчай нас больше, мой милый кузен.
Камачо нервно сглотнул.
— Пойду сразу, только отдохну.
— Нет! — Афонсу решительно покачал головой. — Пойдешь сейчас. Стоит англичанину перейти через горы, невольников нам оттуда больше не заполучить. Вот уж двадцать лет, как мы остались без золота, а если и поток рабов иссякнет, мы с отцом очень огорчимся.
Долгий печальный рев рогов куду разорвал тишину темного предутреннего часа.
— Сафари! — Выходим!
Индуны тычками поднимали сонных носильщиков с тростниковых циновок. Лагерные костры почти догорели, превратившись в кучки тлеющих красных углей, подернутых мягким серым пеплом. Получив порцию свежих дров, пламя вновь вспыхнуло, озаряя зонтики акаций пляшущими желтыми отблесками. Белесые щупальца дыма вознесли к безветренному темному небу запах жарящихся лепешек ропоко. Ночной холод и кошмары таяли у жаркого огня, приглушенные голоса звучали громче и бодрее.
— Сафари!
Призрачные силуэты людей тянулись друг к другу, собирались в группы, вырисовываясь все отчетливее на фоне светлеющего неба, на котором рассвет одну за другой гасил звезды.
— Сафари!
Смутный хаос людей и тюков постепенно приобретал упорядоченность. Подобно веренице черных блестящих муравьев-серове, что вдоль и поперек исчертили африканскую землю, поток носильщиков потянулся в сторону мрачно застывшего леса. Проходя мимо майора и Робин, стоявших в проеме колючей изгороди, люди выкрикивали приветствия и пританцовывали, выказывая свою преданность и энтузиазм. Робин смеялась вместе с ними, а Зуга добродушно подбадривал.
— Мы остались без проводника и не знаем, куда идем. — Робин взяла брата под руку. — Что ждет нас впереди?
— Если знать, будет не так интересно.
— С проводником надежнее.
— Ты думала, я все это время на охоту ходил? — улыбнулся Зуга. — Я дошел до самых предгорий, дальше, чем добирался этот чванливый португалец и любой белый человек — не считая, конечно, отца. Не волнуйся, сестренка, я буду твоим проводником.
Робин вгляделась в его лицо в свете разгоравшейся зари.
— Я догадывалась, — кивнула она.
— Горы там крутые и труднопроходимые, но в подзорную трубу я разглядел два прохода, которые кажутся подходящими…
— А что дальше?
Зуга засмеялся:
— Вот это мы и выясним. — Он обнял сестру за талию. — Что может быть увлекательнее?
Робин продолжала рассматривать лицо брата. Недавно отпущенная борода подчеркивала сильную, упрямую линию подбородка, на губах играла по-пиратски бесшабашная ухмылка. Робин понимала, что человек с обычным складом ума никогда не задумал бы и не организовал подобную экспедицию. Зуга был храбр, и доказал это в Индии, однако, глядя на его зарисовки и акварели и читая наброски для будущей книги, Робин обнаружила в нем душевную тонкость и воображение, о которых прежде не подозревала. Такого человека нелегко узнать и понять до конца.