Полет сокола (В поисках древних кладов) (Другой перевод)
Шрифт:
Самому же Перейре возвращаться было незачем, его ждал разве что гнев единокровного брата. Кроме того, он жаждал свести счеты. Хорошо бы англичанин с сестрой остались в живых, особенно женщина! Несмотря на жару и жажду, стоило ему вспомнить ее в мужских брюках, как в паху все наливалось тяжестью.
С трудом вернувшись к действительности, португалец бросил взгляд через плечо на редкую цепочку бандитов. Одного из них придется убить — это он давно уже решил. Проклятые стервятники другого языка не понимают! Подстегнет их только хороший урок.
Жертва была выбрана — тот самый абиссинец, который больше всех болтал и склонял остальных повернуть назад; к тому же с одноглазым справиться легче. Однако работу нужно сделать чисто, и нож производит большее впечатление, чем ружье. Камачо несколько раз пытался подкрасться незаметно, но абиссинец никого не подпускал к себе слева, со стороны слезящейся пустой глазницы, и всякий раз оборачивался со зловещей ухмылкой, тряхнув густой шапкой курчавых волос.
Камачо, однако, был настойчив и изобретателен. Он еще несколько раз пытался подойти слева, встречая холодный взгляд единственного глаза. Приучив, таким образом, жертву, что угроза может исходить только с незрячей стороны, Камачо на очередном привале демонстративно присел на корточки справа. Абиссинец расслабленно вздохнул, вытирая рукавом горлышко почти пустой фляги.
— Все, дальше не пойду, — объявил он по-португальски. — Клянусь святыми ранами Христовыми. — Одноглазый коснулся золотого коптского креста, висевшего на шее. — Шагу больше не ступлю, только назад.
Обмахиваясь шляпой, Камачо пожал плечами и ответил на кривую ухмылку лучезарной улыбкой.
— Тогда выпьем за твой уход. — Свободной рукой он поднял свою флягу и слегка встряхнул. Воды там было с чашку, не больше, но все взгляды повернулись к ней, даже единственный глаз абиссинца. Вода означала жизнь.
Внезапно фляга выскользнула из пальцев Перейры и откатилась к ногам абиссинца, теряя последние капли драгоценной влаги. Вскрикнув, одноглазый потянулся к фляге.
Движения Камачо никто не заметил. Нож, спрятанный в подкладке шляпы, мелькнул за правым ухом абиссинца и глубоко вошел в шею. Абиссинец потрогал костяную рукоять, озадаченно моргнул единственным глазом, открыл рот, будто хотел что-то сказать, и рухнул навзничь, прямо на бутыль с водой.
Камачо поднялся на ноги, сжимая в каждой руке по пистолету со взведенным курком.
— Кто еще хочет поклясться святыми ранами Христовыми? — радостно ощерился он. — Никто? Отлично, тогда поклянусь я. Клянусь давно утраченной девственностью ваших сестер, которую они продавали сотни раз по эскудо за пучок. — Такое кощунство потрясло даже видавших виды бандитов. — Клянусь вашими вялыми мужскими признаками, которые я бы с удовольствием отстрелил…
В неподвижном знойном воздухе прозвучал тихий хлопок, такой далекий и слабый, что в первый миг никто не опознал в нем ружейного выстрела. Камачо понял первым и, заткнув за пояс ненужные пистолеты, кинулся на вершину скалистого холма, под которым расположился отряд.
Далеко впереди в белесом жарком небе стоял столб серовато-бурого дыма. Даже по скалам и ущельям до него оставалось не более дня пути.
Солдаты, снова преданные и полные боевого духа, захохотали и принялись обниматься. Камачо жалел о потере абиссинца: тот был хорошим бойцом, а теперь, когда они нашли англичанина, каждый воин на счету.
Спрятав короткую черную сигару в ладонях, Камачо глубоко затянулся и задержал дым в легких. Он вгляделся в даль, щурясь в ярком полуденном свете. Солнце выжгло все краски из пейзажа, лишь под камнями и деревьями лежали тени, темные, с резко очерченными краями.
Через узкое ущелье тянулась длинная вереница людей. Движение было едва заметным. «Не больше одной мили в час», — прикинул португалец. Он снял шляпу и осторожно выдохнул туда дым, чтобы рассеять его в воздухе, не привлекая внимания возможного наблюдателя.
Камачо не видел ничего странного в том, что солдат-готтентот несет впереди колонны британский флаг. Даже в этом пустынном, забытом Богом уголке земли, несмотря на то что яркие краски полотнища давно посерели от пыли, а края обтрепались об острый терновник, знамя большой страны обещало защиту и служило предупреждением тем, кто мог встать на пути. В Африке все караваны шли под флагом.
Камачо снова затянулся сигарой и в который раз отметил мудрость советов брата Афонсу. Провернуть дельце можно только ночью. Днем колонна растягивается больше чем на милю, между группами остаются большие промежутки — и с восемнадцатью людьми нападать бессмысленно. Пришлось бы сосредоточить все силы на готтентотах, которые идут во главе и позади каравана, а носильщики после первого же выстрела побросают тюки и разбегутся по кустам — лови их потом, иначе поклажу нести будет некому. Кроме того, обязательно нужно дождаться англичанина — наверное, тот отправился на разведку или на охоту и к ночи вернется.
Женщина была на месте. Камачо пригляделся: она как раз вскарабкалась на бревно, упавшее поперек тропинки, мгновение балансировала на нем — длинноногая, в сводящих с ума брюках — и ловко спрыгнула на землю. Перейра провел несколько приятных минут в эротических мечтаниях. Уже двадцать дней он не знал женщины, и это придавало желанию, не притупившемуся даже от утомительного жаркого пути, особую остроту.
Португалец сладко вздохнул и нахмурился, задумавшись над более насущными задачами. Афонсу прав, придется дождаться ночи. Сегодня как раз подходящая ночь — луна взойдет очень поздно, во втором часу ночи.
Пускай вернется англичанин, весь лагерь уляжется, костры погаснут, а готтентотские часовые задремлют на посту. Потом, когда взойдет луна, настанет пора браться за дело.
Все его люди хорошо владеют ножом — иначе не дожили бы до своих лет, усмехнулся Камачо. Он сам еще засветло разведает, где стоят часовые. С них и начать. Часовых будет трое или четверо, не больше. Потом заняться спящими готтентотами — эти наиболее опасны. А потом можно и поразвлечься.
Он сам войдет в палатку к женщине… Камачо поерзал и одернул рубаху. Жаль, что нельзя одновременно заняться и англичанином. Придется послать двоих лучших бойцов. Вбить в задницу деревянный кол, а потом держать пари, сколько проживет… Однако, подумав как следует, Камачо благоразумно решил, что лучше не рисковать, особенно с таким противником. Пожалуй, проще всего перерезать ему горло во сне и поразвлечься с женщиной. Да, так и будет. Жаль только, удовольствие продлится недолго, всего несколько минут, а потом другие потребуют своего. Впрочем, возможно, ему и хватит. Как странно, что желание, которое копится долгие месяцы, насыщает быстро, а следом приходит безразличие и отвращение. Камачо отметил глубину этой философской мысли, уже в который раз поразившись собственной мудрости и тяге к высокому. Научись он читать и писать, стал бы великим человеком, таким, как отец-губернатор. В конце концов, кровь у него в жилах та же самая — аристократов и донов, разве что слегка разбавленная.