Полибий и его герои
Шрифт:
Но возмутительнее всего вели себя афиняне. Город их давно стал городом-университетом и городом-музеем, где каждый камень говорил о великих деяниях прошлого. Там учили лучшие философы и лучшие риторы мира. И уж конечно, сейчас они изощрялись в речах, клеймя злодейства Филиппа. И слова их не пропали даром. Народ был так распален, что переименовали две филы — Антигониду и Деметриаду, названные когда-то в честь македонских владык. Видно, кое-что из этих речей или даже памфлетов передали царю, ибо он вдруг загорелся лютым гневом против афинян. Теперь он мечтал перебить их всех и тем «утолить свою злобу против этого города, из всех городов Греции самого ему ненавистного» (Liv. XXXI, 24, 11).
Вдруг сама судьба дала ему в руки прекрасный повод. У македонского царя были очень верные союзники — акарнанцы, западные соседи
Филипп с восторгом ухватился за удобный предлог. Он задумал наказать Афины, и наказать так, чтобы навсегда отбить у греков охоту распускать языки. И вот македонцы огнем и мечом опустошили Аттику и подступили к самим Афинам. Афиняне горько раскаялись в своей самонадеятельности, ведь «от былого величия у них не осталось ничего, кроме заносчивости» (Liv. XXXI, 14, 6). И вдруг им пришла нежданная помощь. В их гавань вошли корабли Пергама и родосцев, следовавшие из Карии за Филиппом. Восторгу афинян не было предела. Они устроили Атталу великолепный, чисто греческий прием. Все греки славились совершенно особенным, виртуозным искусством лести. Но афиняне, самые даровитые и артистичные из всех, далеко превосходили остальных соотечественников. Весь народ с женами и детьми высыпал встречать царя. Все храмы были открыты. Все алтари были украшены цветами, на каждом жертвеннике лежало животное, и царя просили его заколоть. Аттала буквально засыпали почестями: его именем назвали одну из фил; мало того, его причислили даже к родоначальникам афинского народа! От восхода до заката солнца лучшие ораторы произносили в его честь восторженные речи. Родосцев также ласкали на все лады (XVI, 25–26).
Словом, речам и празднествам не было конца. Все эти речи ударили афинянам в голову, как неразбавленное вино. Вне себя от восторга они дали согласие вступить в антимакедонскую коалицию и сами объявили войну Филиппу. На них снова двинулись македонцы. Они были уже возле Платоновой академии. Афиняне воображали, конечно, что сейчас же к ним придут на помощь союзники — родосцы и Аттал, которых они только что носили на руках. Увы! Рассчитали они без хозяина. Родосцы преспокойно уплыли домой, Аттал же сидел на Эгине, соседнем островке, но не трогался с места. Афиняне были в ужасе. Они слали гонцов к Атталу, к родосцам, к этолянам, даже на Крит и в Египет. Напрасно. Никто не откликался на их отчаянные призывы (Polyb. XVI, 25–28; Liv. XXXI, 15–16; Paus. I, 36, 5).
Филипп видел робость союзников. Он решил, что час его настал. Наконец-то судьба дала ему осуществить свою мечту. Он стремительно двинулся к Геллеспонту, к вожделенным проливам. Теперь не было силы, которая могла бы его остановить. Сейчас он должен был стать хозяином морей. Геллеспонт — узкий пролив, который отделяет Европу от Азии. По берегам его располагалось множество эллинских городов. Большинство из них номинально считалось вассалами Египта. На них-то и напал македонский царь. Один за другим с необычайной быстротой он захватил Маронею, Энос, Херсонес, Каллиполь и другие более мелкие города (Liv. XXXI, 16, 4–6). Есть в Геллеспонте место, где оба берега так близко подходят друг к другу, что образуют как бы узкие ворота. Именно в этом месте Ксеркс некогда перекинул мост из Азии в Европу и, по выражению Эсхила, перепряг море Геллы. На европейском берегу стоял город Сестос, на азиатском — Абидос. Расстояние между ними было не более двух стадий (ок. 370 м), но течение в проливе стремительное (XVI, 29, 9). Красивая легенда рассказывала о юных любовниках — абидосском юноше Леандре и девушке Геро из Сестоса. Они полюбили друг друга, но их разделяло море. И вот каждую ночь Геро зажигала маяк на башне, и каждую ночь Леандр отважно переплывал море. Но в одну бурную ночь ветер задул факел, и Леандр утонул.
Сестос и Абидос были как бы двумя ключами, запиравшими две створки ворот между Эгейским и Мраморным морями (XVI, 29, 7). Филипп захватил Сестос и подступил к Абидосу. Жители
Увидев, что неприятель пробил в стене брешь, абидосцы ринулись к пробоине и загородили ее своими телами. Они карабкались на горы трупов и оттуда били врагов копьями и мечами, когда же оружие в их руках ломалось, они кидались на македонцев и, вцепившись в них, валили на землю и старались задушить. Другие хватали обломки сарисс и кололи ими македонцев в лицо. Целый день до заката Филипп слал отряд за отрядом, но не мог прорваться в город. Горстка абидосцев удерживала всю его армию. Наконец стемнело. Македонцы отошли от пробоины уставшие, оробевшие и смущенные неистовой отвагой врагов. Абидос казался неодолим. А между тем час его пробил. У бреши горой лежали трупы его защитников. Те же, которые остались в живых, еле держались на ногах от усталости и ран. Бороться с македонцами было некому.
Родосцы с напряженным вниманием следили за осадой. Царь Аттал подплыл к Тенедосу. Но никто из союзников не решился даже войти в пролив. Даже ни один вестник не отважился явиться к царю: Филиппа боялись словно черную смерть. Было ясно, что все бросили Абидос на произвол судьбы. И вдруг ранним утром Филиппу доложили, что его желает видеть римский посол. Говорить он хочет непременно с самим царем.
Филипп несколько лет находился в состоянии войны с римлянами, но почти не видал никого из них близко, почти даже и не говорил ни с одним римлянином. Поэтому он с любопытством смотрел на дверь. Вошел юноша, почти мальчик, притом такой ослепительной красоты, что Филипп, тонкий ценитель всего прекрасного, был сражен. Юноша сказал, что его зовут Марк Эмилий Лепид. От имени римского народа он требует, чтобы Филипп немедленно прекратил военные действия со всеми эллинскими народами, вернул Египту его владения и возместил убытки Пергаму и родосцам. В противном случае Рим объявляет ему войну. Филипп начал было объяснять, что это родосцы агрессоры, они первые на него напали. Но юный посол перебил его и быстро спросил:
— А афиняне? А киосцы? И вот теперь абидосцы? Кто из них напал на тебя первым?
Филипп так ошеломлен был его дерзостью, что на минуту потерял дар речи. Наконец, он сказал, что любому другому такие слова стоили бы головы. Но тебя я прощаю, продолжал царь, по трем причинам. Во-первых, потому, что посол так юн и неопытен. Во-вторых, потому, что он самый красивый из всех, кого Филипп видел (Полибий, который встретил этого человека 30 лет спустя, говорит, что это бесспорный факт). Наконец, потому, что он римлянин. Далее царь сказал, что советует римлянам не нарушать мир, если же они нападут, мы будем храбро защищаться, закончил он. «Обменявшись такими речами, собеседники разошлись».
Не обращая внимания на предупреждение римлян, Филипп пошел на приступ Абидоса. И тут судьба горько посмеялась над защитниками. Несколько граждан, которым доверили женщин, детей и сокровища, видя, что абидосцы больше не могут сопротивляться, струсили. Они явились к Филиппу с молитвенными ветвями и заклинали его подарить им жизнь. Они не убили женщин и детей и не бросили в море золото. И Филипп, ворвавшись в город, захватил его с тем большей легкостью, что оно собрано было в одном месте. Отчаянию и ярости абидосцев не было предела. Люди неистовствовали. Словно обезумев, носились они по городу, вешались, прыгали с крыш, топились в колодцах, кидались в огонь. Город превратился в кромешный ад. Даже Филипп, говорит Полибий, был тронут этим ужасным зрелищем. Он объявил, что дарует жителям милость. Он дает им три дня, чтобы все желающие могли повеситься или заколоться. «Абидосцы решили покончить с собой, согласно первоначальной клятве, и как бы боясь изменить своим, павшим в борьбе за родину, ни за что не хотели жить». Они убивали себя целыми семьями (Polyb. XVI, 29–34). Таков был страшный конец Абидоса.