Полибий и его герои
Шрифт:
Меж тем Клеомену предались коринфяне (225 г.). Арат постоянно жил в их городе, и Клеомен велел доставить ему ахейского стратега пленником. Коринфяне собрались на площади и стали требовать Арата. Он пришел, ведя в поводу коня, словно только что вернулся с прогулки. Вид у него был недоуменный, очевидно, он ни о чем не догадывался. Коринфяне обступили его с криками, бранью, упреками. Казалось, они готовы разорвать его в клочья. Арат, нисколько не изменившись в лице, ровным, спокойным голосом просил их не вопить, как дикари. Если у них есть к нему претензии, он ответит на них на собрании. Тут он, видимо, заметил, что надо кому-то передать коня. Он двинулся назад, оглядываясь, в поисках слуги. Всех встречных он останавливал и просил идти на площадь на собрание. Так дошел он до ворот. Здесь он вдруг вскочил на коня и во мгновение ока скрылся из виду, оправдав — в который уже раз! — свою славу неуловимого. Коринфяне явились к Клеомену и торжественно преподнесли ключи от своего города, которые 18 лет назад получили от Арата. Но Клеомен даже не взглянул на ключи, а нетерпеливо воскликнул:
Много раз Клеомен пытался перетянуть на свою сторону Арата или хотя бы добиться его нейтралитета. Арат в своих мемуарах рассказывает, что после взятия Коринфа к нему явился собственной персоной отчим Клеомена и его правая рука. Он предложил за большие деньги продать спартанцам Акрокоринф. Кроме того, обещал ему ежегодное содержание, вдвое больше того, что он получал от Птолемея. Но Арат ответил отказом. Тогда Клеомен три месяца разорял окрестности его родного Сикиона. Имущество же Арата коринфяне подарили Клеомену (Plut. Arat. 41; Cleom. 19).
Арат умел найти выход из любого положения. И он знал средство уничтожить Клеомена. Но это было поистине ужасное средство. Лекарство могло оказаться хуже самой болезни. И Арат снова вышел на бой. Он заклинал товарищей сделать все для победы. Напрасно. Новая битва и новое тяжкое поражение. И тогда Арат, «видя, как неумолимы обстоятельства… решился на этот тяжкий шаг» (Plut. Arat. 43). Он задумал обратиться за помощью к своему смертельному врагу, царю Македонии!.. Какой нежданный удар для Греции! Арат просит дружбы македонцев! У многих это не укладывалось в голове. Но Арат все обдумал, все взвесил. «Он знал, что цари не имеют ни друзей, ни врагов по природной склонности, но вражду и дружбу соизмеряют с выгодами» (Polyb. II, 47, 5). Поэтому в успехе он не сомневался. И все-таки то был поистине «тяжкий шаг». Всю свою жизнь Арат положил на то, чтобы изгнать македонцев из Греции. А теперь он сам призывает их назад в Элладу! Он даже точно знал, что у него потребуют за помощь. И он не ошибся. Царь потребовал Акрокоринф. В Пелопоннес вступила македонская армия во главе с македонским царем Антигоном.
Вмешательство македонцев разом склонило чашу весов в пользу ахейцев. Но Клеомен не смирился. Он был искуснее и Арата, и Антигона. Однако у него уже не было денег, чтобы платить наемникам. Войско его теперь сильно уступало армии врагов. В разгар боевых действий к нему явились гонцы из Спарты с горькой вестью: его жена, которую он любил больше всех на свете, умерла. На рассвете Клеомен примчался в Спарту, затворился дома с матерью и маленькими детьми и оплакал свою утрату. Но слез его никто не видел. Он «тут же обратился мыслью к делам государственным». Птолемей разорвал с Аратом после его союза с Македонией. И вот сейчас он предложил помощь спартанскому царю, но потребовал отдать в заложники свою семью. Только что Клеомен потерял жену, теперь должен был отдать мать и детей. Клеомен совсем не был похож на своего предшественника Агиса. Но, оказывается, у них была одна общая черта. И Клеомена воспитывала мать, и она тоже была героическая женщина. Мать и сын обожали друг друга. Несколько раз пытался Клеомен рассказать матери о предложении египетского царя, но у него просто язык не поворачивался, и он уходил ни с чем. Мать заметила, что у сына что-то на сердце. Она сама завела с ним разговор и выведала его тайну. Узнав, в чем дело, она расхохоталась и сказала:
— Так вот о чем ты столько раз порывался переговорить со мной, но робел? Немедленно сажай нас на корабль.
Клеомен провожал их до берега. Прощаясь с матерью, он плакал. Она сама вытерла ему глаза, чтобы подданные не смутились, заметив слезы царя. Затем крепко обняла его, поцеловала и посоветовала действовать так, как требует реальная политика, не думая о никчемной старухе и малых ребятах (Plut. Cleom. 22).
То был роковой шаг. Клеомен сам набросил себе петлю на шею и приковал себя цепями к Египту. Это его и погубило. А Птолемей не торопился с деньгами. У Клеомена больше не было средств содержать армию. Его оттесняли все дальше. Враг готов был вступить в Лаконику. Клеомен был уже на границах спартанских владений, когда получил письмо от Птолемея. Царь Египта писал, что не может ему помогать и советовал примириться с врагом. Оставалось одно — дать как можно скорее решительную битву. Клеомен занял прекрасную позицию у Селласии (222 г.). Он вел себя как великий полководец и герой. Но силы были слишком неравны. Спартанцы были разбиты. Царь вместе с другими беглецами вернулся в Спарту. «Видя, что женщины подбегают к тем, кто спасся вместе с ним, снимают с них доспехи, подносят пить, он тоже пошел к себе домой, но… не стал пить, хотя изнывал от жажды, и даже не сел, хотя еле держался на ногах. Не снимая панциря, он уперся локтем в какую-то колонну, положил лицо на согнутую руку» и долго стоял так неподвижно, перебирая в уме все возможные планы действий. Наконец, он принял решение. Он посоветовал спартанцам открыть ворота Антигону.
Сам Клеомен со своими сподвижниками бежал в Египет, где все они вскоре погибли. Смерть они приняли «с мужеством, достойным спартанцев» (Polyb. V, 39). Лакедемоняне последовали совету Клеомена. Он не ошибся. Антигон обошелся со Спартой милостиво. Но законы царя-реформатора были отменены.
Торжество ахейцев было
Что чувствовал Арат? Глухое отчаяние? Был подавлен и убит? На это как будто намекает Плутарх. Не думаю. Арат был политиком до мозга костей. Этот роковой шаг он сделал не под влиянием внезапного порыва, не очертя голову. Ничего неожиданного для него не произошло. Арат стоял перед выбором — или погубить союз и снова отдать Пелопоннес под иго Спарты, причем Спарты, во главе которой стоит тиран, или подчиниться Македонии, но сохранить союз. Арат выбрал союз. Не в первый раз Пелопоннес стоял перед таким выбором. Полибий совсем в другой связи вспоминает, как знаменитый афинский оратор Демосфен назвал пелопоннесцев предателями Эллады за то, что они призвали Филиппа, отца Александра Македонского. Но кого же они предали, спрашивает Полибий. Пелопоннес был в рабстве у Спарты. Спартанцы отняли у них все. Филипп же освободил их, вернул им поля и имущество, впервые в жизни они вздохнули свободно. Этих людей следует назвать не предателями, а избавителями родины (XVIII, 14–15, 10).
Арат не ошибся. Ахейский союз не был уничтожен, его конституция не изменена, и тираны в городах не восстановлены. Теперь он мог надеяться, что его лукавый ум найдет выход, и он еще переиграет македонцев. Что же до лести, то греки привыкли ушатами выливать ее на головы великих мира сего. Что значили для них эти несколько капель, которыми они обрызгали Антигона? Впрочем, скоро Арат стал вызывать уважение, даже какую-то почтительную робость в своем коронованном союзнике. Этот человек умел себя поставить. Но царь прожил недолго. Он вскоре умер, как думали греки, оттого, что во время битвы при Селласии много кричал. У него уже давно была чахотка, началось кровотечение, и он скончался. Арат, вероятно, вздохнул с облегчением, когда его благодетеля Антигона не стало. На престол взошел 17-летний Филипп. Это был какой-то божественный юноша — красивый, умный, тонкий, одаренный, обаятельный. Оба подвластных ему народа — греки и македонцы — были буквально влюблены в него. Македонцы надеялись, что он возродит былое могущество их страны, греки дали ему имя «любимца Эллады» (Polyb. VII, 12, 8; Plut. Paul. 8). Кажется, ни один властитель со времен Александра не был окружен таким блестящим ореолом надежд.
Филипп был совсем мальчиком. Неудивительно, что множество вельмож хотели завладеть его душой и управлять его именем. Но вскоре они к великой своей досаде обнаружили, что царь находится всецело под влиянием Арата. Они пытались клеветать на сикионца, всячески чернили в глазах Филиппа. Тщетно. Царь все более и более привязывался к Арату и вскоре уже считал его своим наставником и даже называл во всеуслышание отцом (Liv. XXXII, 21, 23). Душа юного владыки казалась мягким воском, и у Арата явилась надежда вылепить будущего спасителя Эллады. Однако постепенно ближайшие друзья стали с ужасом замечать, что с молодым царем происходит какая-то странная перемена. Из-под ангельского лика все чаще и чаще стала выглядывать бесовская харя. Филипп становился подозрителен, коварен и жесток. Теперь он стал отдаляться от прежних друзей. Первым его приятелем сделался некий Деметрий Фарский, иллирийский пират, выгнанный из своей страны римлянами за разбойничьи налеты на греческие острова. Потеряв все, в одной лодке приплыл он к Филиппу (III, 16; IV, 66, 4). Этот дерзкий и беспринципный авантюрист завладел душой царя, действуя, между прочим, грубейшей лестью и поощряя его худшие наклонности. Кризис назревал. Наконец он прорвался.
Однажды в Мессене вспыхнула вражда между партиями (214 г.). Арат спешно отправился туда, чтобы предотвратить кровопролитие. Но когда он вступил в город, то увидал обугленные дома и трупы на улицах. Он опоздал. Каково же было его изумление, когда он узнал, что раньше его в город прибыл его воспитанник и с необыкновенной ловкостью стравил партии друг с другом. Увидав царя, Арат сказал всего несколько слов, но таких резких, какие обычно не говорят земным владыкам. С ним был его сын, большой приятель Филиппа. Тот, ничуть не сдерживаясь, осыпал царя самыми злыми упреками. Филипп несколько раз прерывал его яростными воплями. Но потом, как будто опомнился, взял Арата за руку и попросил прощения.