Полибий и его герои
Шрифт:
Итак, перед Полибием стояла действительно великая цель. Во имя этой цели следовало отбросить и занимательные анекдоты, и придуманные речи — словом, все, что так любил Тимей и чем так гордился Дионисий, отбросить как мусор, который грудами лежит на дороге, мешая идти вперед.
Но как же преобразовать историю в науку? Исследуем пути, которыми он предлагает двигаться.
Для Полибия история как бы живое существо. Глаза его — истина (I, 14, 6). И подобно тому, как живое существо становится беспомощным калекой, если отнять у него глаза, так и история без истины превращается в ничто. Это уже не история. Линейка останется линейкой, коротка она или длинна. История останется историей, красиво
Ложь, говорит Полибий, в истории бывает двух видов: сознательное искажение истины и случайные ошибки, плод незнания или небрежности. К первого рода лжи Полибий беспощаден: «Я готов извинить, — пишет он в одном месте, — если историк превозносит свое отечество, лишь бы уверения его не противоречили действительности. Достаточно уже и тех ошибок, которые происходят от незнания, избежать которых трудно историку по присущей ему человеческой слабости. Если же мы станем писать неправду преднамеренно, будет ли то из любви к отечеству, по дружбе или из лести, то чем мы будем отличаться от людей, которые зарабатывают своими писаниями на жизнь?»
Историк обязан отрешиться от всех личных склонностей, не знать ни любви, ни ненависти (XVI, 14, 6–10). «В обыденной жизни подобного рода пристрастие быть может не заслуживает осуждения, ибо человек честный обязан любить своих друзей и свое отечество, разделять их ненависть и любовь к их врагам и друзьям. Напротив, тому, кто берет на себя задачу историка, необходимо забыть все это и нередко превозносить и украшать своих врагов величайшими похвалами, когда поведение их того заслуживает, порицать и беспощадно осуждать ближайших друзей своих, когда требуют того ошибки их поведения» (I, 14, 4–6).
Еще хуже, когда историки искажают события в угоду великим мира сего. Например, рассказывая о Филиппе, Полибий поясняет: «Я подробно излагаю мессенские события… потому еще, что некоторые историки обходят молчанием насилия Филиппа… другие или из-за почтения к царям или из страха перед ними растолковывают нам, что нечестье и беззакония Филиппа… не было преступлением, напротив, это похвальные и достойные поступки… Поэтому сочинения их не столько история, сколько панегирик Филиппу» (VIII, 10, 3–8).
Гораздо снисходительнее Полибий ко второго рода лжи: к случайным ошибкам историков. «Ошибки, допущенные по неведению, надо исправлять благожелательно и снисходительно, и только преднамеренную ложь надо изобличать без пощады» (XII, 7, 6). Горько упрекая родосского историка Зенона за сознательную ложь — тот уверял, что его соотечественники победили, в то время как они потерпели поражение, — он в то же время вовсе не осуждает его за то, что тот перепутал всю топографию Пелопоннеса. Он вполне понимает, что родосец не обязан знать материковую Грецию так, как знает ее он сам. Прочтя весь тот бред, который Зенон сочинил об Элладе, Полибий написал ему самому и указал все его промахи. «Ибо я не считаю делом честного человека чужие ошибки обращать в свою пользу». Зенон был тронут, благодарил, но сделать, к несчастью, уже ничего не мог — его книга была выпущена в свет. И мне, продолжает Полибий, не избежать мелких ошибок, тем более что предмет моего сочинения — история всего мира (XVI, 16, 8; 20).
Значит, прежде всего историк должен очистить душу от любви, ненависти, партийных пристрастий, страха и корысти. Он должен стремиться к одной истине, ее только видеть и ей служить.
Итак, истина. Но чтобы найти истину, надо прежде всего в точности восстановить факты. А факты дают только источники. И вопрос об источниках — это главный вопрос для любого историка. Каковы же были источники Полибия и как он с ними работал?
Даже при поверхностном знакомстве с книгой Полибия сразу обращает
Между античными историками был большой спор, сколько войск привел в Италию Ганнибал. Привлекали разные соображения и строили догадки. У Полибия же находим полный список Ганнибалова войска — по разрядам и по национальностям. Причем численность сообщается не округлено, а с точностью до одного воина! Он предвидит изумление читателя, но изумляться тут нечему, говорит он. В поисках документов он облазил всю Италию и на самом юге, где долго прожил Ганнибал, на мысе Лациниум, отыскал древнее святилище Юноны, «наполненное множеством посвященных богини предметов» (XXXIV, 11, 9). Среди даров, накопившихся за столетия, он нашел медные доски с надписью, изготовленной по приказу Ганнибала, где дан точный список его войск (III, 35, 1; 60, 3; 56, 4).
Много споров вызвали также морские битвы Филиппа с родосцами. Родосские историки утверждали, что победили родосцы, македонцы называли победителем своего царя. Полибий и тут нашел документ, который решал спор. Это было письмо родосского адмирала, отправленное совету и пританам Родоса, с точным донесением о ходе битвы (XVI, 15). Для описания взятия Нового Карфагена Сципионом Старшим Полибий привлекает письмо самого Сципиона к царю Филиппу, где описана вся операция (X, 9, 3). А повествуя о войне римлян с Антиохом, которую вел тот же Сципион, — подлинное письмо его к малоазийскому царю Прусии (XXI, 11).
Дойдя до войн Рима с Карфагеном, Полибий очень заинтересовался вопросом об истории взаимоотношений обоих народов. Ведь они знали друг друга с глубокой древности. Некогда их даже связывали соглашения. Как же они были нарушены и кто виной этому? На вопросы эти мог бы ответить только текст римско-пунических договоров. Они дали бы всю картину «правовых отношений карфагенян и римлян с самого начала вплоть до наших дней». Сначала Полибий, конечно, стал изучать труды своих предшественников. Некоторые из них были современниками тех войн: одни видели события глазами карфагенян, другие римлян. Но его ждало горькое разочарование. «Дальше общих выражений… предшественники наши не пошли». Тогда он приступил к расспросам. Он был неутомим: заводил разговор с каждым почтенным пожилым сенатором, перезнакомился даже со многими знатными карфагенянами. Увы! Ни римляне, ни карфагеняне не помнили ничего дальше Ганнибаловой войны. Но он не терял надежды. Вдруг он узнает, что возле храма Юпитера Капитолийского есть сокровищница, где хранятся древние документы. Полибий сразу загорелся и решил проникнуть в сокровищницу. Наконец он там — из-под груды ветхих актов и договоров он извлекает медные доски. Какая удача! Это они, вожделенные договоры!
Но тут возникла новая трудность. Договоры были на латыни. Вероятно, Полибий не знал этого языка в совершенстве. А здесь был сложный юридический текст. Полибий ясно намекает, что кто-то прочел ему договоры. Думаю, не обошлось без Сципиона. Публий переводил договор за договором, пока не дошел до самого раннего, датированного первым годом республики. И тут он встал в тупик. Язык настолько изменился за 350 лет, что почти ничего нельзя было понять. Видимо, Сципион и его друзья довольно долго ломали голову над злополучным текстом. Но кончилось все победой. «Ниже я даю его в переводе, — пишет Полибий, — сделанном со всей возможной точностью, ибо древний язык римлян настолько отличается от современного, что некоторые выражения договора могут быть поняты с трудом и только самыми учеными людьми, которые приложат все свое тщание». Интересно было бы узнать, кто эти самые ученые люди, которое перевели ему текст.