Полина
Шрифт:
с остывшею мутью, тропинкою зыбкой,
с домами из камня, где блохи и моль.
Кусты и деревья при входе, в начале,
дрова и валежник у врат, где порог.
Бугристая местность и лампочек мало.
Слиянье в одну двух соседних дорог.
Манит середина, и вглубь я шагаю.
Осенняя сырость питает угри.
Платком
чтоб выдержать запах, который внутри.
Забытая улица. Хижин анклавы.
Во имя трактира сюда я забрёл.
Мой путь, как промежность преклонной шалавы,
в которую голод телесный завёл…
Высотник и равнинница
Спустившись с горы Вавилона к землянкам,
устав от прохлады, аскезы, ветров,
я встретил нежданно простую крестьянку,
и вдруг поселились взаимность, любовь.
Хозяйственный образ без похоти, грима
и чистый, как росы, родник и снега.
Добром приручила и грязь отскоблила,
остригла всю шерсть, отсекла все рога.
И вмиг возлюбил её по-человечьи,
уняв свою дикость, поверив рукам.
Я вспомнил мирское, истоки, предтечи,
с почтеньем отнёсся ко здешним богам.
В ответ и чудесница мне очень рада!
Она, как и я, выжидала сей срок.
Мы стали друг другу четой и наградой.
К имеемой выси ещё стал широк.
Но как же мне быть? Я средь поля, под сводом.
Но вязну, темнею, ленюсь на земле.
Она же не может дышать на высотах.
Удар и дилемма в нелёгкой судьбе…
Просвириной Маше
Farsi G142 gray
Полдюжины капель отбрызнутой спермы,
узоры от пальцев иранца-ткача,
чешуйки отпавшей давно эпидермы,
следы от носков молодого врача
и волосы с мудро-дворянского скальпа,
и крошки от кофе, хлебов и сыров,
и струнка с ореха кокосовой пальмы,
и сальные вмятины стопных жиров,
чужая кудряшка, пылинки из окон,
вкрапления чая, что был чуть разлит,
пушиночки ворса от светлых волокон
на дивном ковре, что средь зала лежит…
Дурные улыбки
Чудачки, дурные в домах сумасшедших,
поднявшись из моря, пучины тоски,
хохочут и лыбятся в думах отцветших,
как будто б им черти щекочут мозги.
Страшны их ехидные, буйные лица.
Лишь искорка смеха толпу заразит.
Порою способны улыбкой залиться
в молитве, у гроба иль траурных плит.
Подобное вижу, с немалыми знаюсь,
порой отвожу от безумия глаз.
Бывает, с дичинкой и я улыбаюсь…
Юродивых много на воле, средь нас…
Бонничка
Когда она рядом, я похотью мыслю,
про всё забываю, смягчаю свой тон,
тогда безразличны купюрные числа,
какие кладу в молодую ладонь…
Когда она рядом, её ублажаю,
на танцы, улыбку и формы глядя,
как в пачку балетную стан наряжаю,
под нитку бикини банкноты кладя…
Когда она рядом, сдаюсь её власти,
любуюсь на всю живописность её,
и я становлюсь императором страсти,
забыв про смущенье, плебейство своё…
Когда она рядом, я таю и млею,
вбираю соблазны и образы ню,
всю ночь восторгаюсь, плачу и добрею,
и вновь до утра её пылко люблю…
Татьяне Дерусовой
Антиморалист
Мораль дошла от древних слабаков,
кто плоть и ум удерживал Уставом,
и кто других смирил среди веков,
закабалив природу духа правом.
Себя назначили кто гуру, кто жрецом
среди безграмотных, податливых и ленных.
Клеймя разумных, смелых, беглецов,
годами в стадо собирали пленных.
Внесли устои, в книги слог вписав,
для устрашения придумав божьи очи,