Полисексуал
Шрифт:
красивых высоких ворот, от которых направо и налево шла бе-тонная стена, той же высоты, что и ворота. Человек, выбежавший из сторожки возле ворот, открыл их, и мы въехали на участок, заросший высокими деревьями, но с дорогой между ними, и скоро подъехали к крыльцу небольшого двухэтажного особняка
72
красного кирпича с лестницей на застеклённую веранду посре-ди его. По бокам особняка стояли совсем маленькие, как неболь-шие дачные домики, флигельки, тоже выстроенные из красного кирпича. Впечатление было такое, что постройки эти позднего сталинского времени,
Птичка-Вера выпорхнула из автомобиля, приветливый чело-век из сторожки открыл дверь на веранду, и мы вошли туда. Вера открыла окна, чтобы проветрить помещение, и пригласила меня присесть на диван за стол на той же веранде. Человек из сторож-ки – Василий и водитель Сергей помогали Вере разобраться по хозяйству. Вскоре стол на веранде стал гораздо живописнее из-за свежих цветов в вазе и таких же продуктов на тарелках. Вера сама зашла в комнату, принесла бутылку виски и вина из холо-дильника, баллон с газировкой, видимо, для меня, памятуя мои мучения при питье коньяка. Накрыв стол, Сергей и Василий уда-лились, как мне показалось, в один из флигелей, а мы с Верой остались вдвоём. Вера сделала звонок по телефону, который сто-ял тут же на веранде, и с кем-то поговорила вполголоса. Я услы-шал только слова «мама» и «приехали». Потом Вера быстренько спустилась с веранды по лестнице и, как мне показалось, зашла в другой флигель.
Минут через пять Вера опять была со мной, она поводила меня по дому, показала помещения. Она делала это так, как буд-то намеревалась поселить меня здесь, с собой вместе. С веранды дверь вела в большую комнату с круглым столом посреди её. Из большой, две двери вели в небольшие комнаты, друг против дру-га – одна из них – спальня, а другая – рабочий кабинет. Прямо с веранды лестница вела на второй этаж, который был существен-но меньше по площади, этакой башенкой, где, как сказала Вера была комната для гостей с удобствами. Вера мельком показала мне свою спальню, и, подробнее рабочий кабинет с библиотекой, книги в которой располагались на настенных полках, располо-женных от пола до потолка. Книг было много и меня поразило то, что многие из них были старинные. Зачем молодой Вере ста-ринные книги, например, энциклопедия Брокгауза-Ефрона? Я
73
подошёл поближе к полкам и, буквально, замер от изумления и радости – рядом с Брокгаузом-Ефроном красовался золочёный, любимый мной, трёхтомник «Мужчина и женщина»!
– Вера, – почти закричал я, – Вера, у тебя, оказывается, есть моя, можно сказать, настольная книга! А я так сожалел, что не взял её, по крайней мере, второй том – мой любимый!
Вера серьёзно посмотрела мне в глаза и уверенно спросила:
– Глава двенадцатая?
– Да, – упавшим голосом подтвердил я, – барон Альбрехт фон Нотхафт, приват-доцент из Мюнхена, «Болезненные проявления полового влечения», знаю близко к тексту!
Вера подошла ко мне и едва достав, положила руки мне на плечи.
– Мы – люди оттуда! – голосом, не допускающим сомнение, провозгласила она свой вердикт, и указала на упомянутый вто-рой том, – ты Евгений, кем будешь?
Я забегал глазками, – только не признаваться!
Вера придвинула меня вплотную к себе и ещё раз грозно спросила:
– Итак, Женя, кто ты?
упал перед ней на колени и слабым заикающимся голоском принялся умолять:
– Прости, госпожа, хочешь бей, хочешь, убей меня, но не гони от себя, я умру без тебя! Я, раб
почти упал на пол, я целовал ей сперва колени, затем опу-стившись губами ниже, я почти впился поцелуем в её ножку, обутую в так любимую мной белую туфельку, я не мог оторвать-ся от этих поцелуев. Что-то неведомое раньше, овладело мной, наслаждение разливалось по телу, и я просто убил бы того, кто попытался бы оторвать мои губы от ножек Веры. И почему-то я повторял одни и те же слова, от которых Веру одолевал непрео-долимый истеричный смех:
– Бей меня, госпожа, я виноват перед тобой, бей меня!
Вера наклонилась, подняла мою голову, поцеловала в запла-канные глаза. Я заметил, что и у неё на глазах были слёзы.
74
– Ты что, правда хочешь, чтобы я наказала, побила тебя? – се-рьёзно спросила она.
– Да, да, пожалуйста, но не гони от себя! – как идиотик повто-рял я.
Вера быстро, но ласково освободилась от моих рук, обнимав-ших её, и нанесла мне молниеносные, неожиданно сильные две пощечины. Щеки загорелись у меня огнём, как тогда в классе от пощёчин Игоря. Меня охватило то самое «болевожделение», что так поразило меня в случае с Игорем. «Да, я точно мазохист!» – подумал я, – но хорошо это, или плохо?»
Вера ещё и ещё раз ударила меня своими маленькими, акку-ратными ладошками по щекам, которые пылали, как раскалён-ные утюги. Я хватал её ладони, целовал их и спрашивал, не боль-но ли ей самой?
В результате наш сеанс садомазохизма окончился слезами, поцелуями и сладчайшим соитием прямо на паласе в кабинете.
– Всё, жребий брошен! – только и промолвила Вера, когда об-рела дар речи. – Мы были созданы друг для друга, и вот мы встре-тились! Мне за всю свою жизнь не встретился никто, похожий на тебя. Они обижались на мои удары, начинали драться, отвечать тем же, ничего в жизни не понимая! Ты первый, кто понимаешь меня, и первый, кто получает от моих ударов удовольствие, сек-суальную сладость, то, что немцы называют в`oллюст!
Вера смазала мои разрумянившиеся щёки детским кремом (о, опять и опять – этот детский крем!), постоянно целуя меня. А я, только придя в себя, повторял не переставая:
– Что это было со мной, это что за ненормальность? Я что – ма-зохист законченный? Это что, очень плохо?
– А я, что – законченная садистка, в таком случае? Я знаю, что это плохо, но плохо по отношению к другим, нормальным, или правильнее, примитивным особям, с которыми меня судь-ба сталкивала. А нам с тобой – хорошо, мы несём счастье друг другу!
С этими словами садисточка и мазохистик приняли водные процедуры, смыв с себя пыль – и тбилисскую и благоприобре-тённую от паласа на полу кабинета, перешли на веранду, где, как
75
сказал бы поэт Державин «стол был яств». Вечерело, наступило время позднего обеда или раннего ужина.
За столом после тостов: за благополучное прибытие в Москву
за успех безнадёжного дела, закономерно следовал тост всех тостов – за любовь! Но это было слишком просто – любовь и у «примитивов» – любовь! Должна же наша любовь, освящённая редчайшим совпадением, можно сказать – судьбой, иметь какое-то своё название. И Вера, улыбаясь своей загадочной улыбкой, предложила: