Полисексуал
Шрифт:
Отец мой закончил знаменитое тбилисское хореографическое училище, где учился в классе великого танцовщика и балетмей-стера Вахтанга Чабукиани. После окончания училища некоторое время он работал в балетной труппе Тбилисского театра оперы и балета им. Захария Палиашвили, после чего в 1973 году перешёл
Министерство культуры.
не зря упоминаю о Тбилисском хореографическом учили-ще и о балетной труппе театра – злые языки утверждали, что там процветал гомосексуализм. Не обошли эти языки и великого ба-летмейстера, директора училища – Вахтанга Чабукиани. Да что – злые языки, весь Тбилиси знал о пристрастии любимого всеми танцовщика к красивым и сильным «активным» парням.
Не избежал этого
А когда всё вскрылось, опозоренная княжеская дочь, разве-лась с отцом. Меня она стала воспитывать в повышенной стро-гости, запрещала даже интересоваться отцом, а особенно тем, за что его посадили. Сказала как-то, что за связи с «врагами наро-да». Потом уже я видел этих «врагов народа» и даже знакомился с ними, и мне они, что греха таить, нравились. Правду же о моём
10
отце я тогда же узнал от этих же «врагов народа». И хотя всё моё свободное время мама пыталась занять иностранными языками и музыкой, меня неотвратимо тянуло ко всему, что было связано с сексом.
Всё началось с литературы, с того же Апулея, которого, по его же словам, в юности охотно читал сам Пушкин. Потом пошли «са-миздатовские» (а иначе в то время и не могло быть!) «Графиня Гамиани» Альфреда де Мюссе, «Лука Мудищев» Баркова, «Баня» кого-то из Толстых. «Золотого осла» Апулея я всерьёз не мог вос-принять в мои юные годы – секс с животным, а тем более таким вульгарным, как осёл, претил мне. Но, тем не менее, книга эта, проверенная веками и тысячелетиями, распалила моё сексуаль-ное воображение. «Лука Мудищев» несколько покоробил меня своей гротесковой грубостью и похабщиной, но свою лепту в дело моего сексуального воспитания внёс. «Баня» ничего ново-го мне не привнесла, кроме некоторого отвращения к грубому сексу противного толстого барина с примитивными девками – Фроськой, Наташкой и Малашкой. Но вот «Графиню Гамиани», я читал и перечитывал, смакуя каждый эпизод. Не в одном своём сновидении я становился участником сексуальных сценок с со-блазнительной графиней!
Особенно запечатлелись в моей памяти сцены группового секса графини и её лесбийской партнёрши Фанни с целой свитой придворных. Но вот конец новеллы, где графиня и Фанни приня-ли яд и умерли, упиваясь как своими страданиями, так и муками друг друга, мне не понравился. Зачем им было травиться, погуля-ли бы ещё – до старости ещё было вон как далеко!
Но, вообще де Мюссе – молодец! Недаром очевидцы расска-зывали, что когда великого Виктора Гюго спросили, кто самый лучший писатель Франции, тот, твёрдо ответил: «Альфред де Мюссе», но поспешно добавил: «второй по величине!».
Но вот я набрёл на трёхтомник в золочённых переплётах – лю-бимую книгу ильфопетровского Васисуалия Лоханкина – «Муж-чина и женщина». Тома-то эти, оказывается были в нашей до-машней библиотеке, но тщательно скрывались от меня идейной княгиней-маменькой. Увидев золочёные толстенные тома, я по-
11
началу принял их за какой-то неинтересный словарь, а потом, ра-зобрав интригующее название, стал заглядывать и под переплёт. А потом оторвать меня от этих томов было невозможно, особен-но от второго тома, где любимым разделом у меня был «Болез-ненные проявления полового влечения». Там подробно и увле-кательно описывались и разбирались тонкости гомосексуализма различных видов, урнингизма, садизма, мазохизма, фетишизма и других столь соблазнительных для
Ну, чего хорошего сделал за свою короткую жизнь Павка Корчагин? Ни себе, как говорится, ни людям! Где его узкоколей-ка, которую он, мучаясь, строил? В чужом государстве? Лучше бы любил девушек, а может и не только, и был бы счастлив, да и другим бы жизнь украсил! А узкоколейку, если, конечно, она так уж была нужна, построил бы какой-нибудь граф Клейнмихель по нормальному, технически грамотному проекту. Переворотов и революций только не надо было придумывать, миллионы людей остались бы живы, да и Великая Россия не утратила истинно рос-сийские земли! Но простите, я отвлёкся от основной, более при-ятной темы.
Лет в десять я только начал в отсутствие матери робко загля-дывать под золочёный переплёт столь любимый, теперь уже и мной, книги, в основном рассматривая только рисунки. Но ри-сунки, доложу я вам, были превосходными – и по замыслу, и по содержанию, и по исполнению. Умели же делать книги в далёком 1911 году, считай век назад, когда в Санкт-Петербурге, в издатель-стве «Просвещение» вышел этот шедевр!
Чтобы мама не застала меня за чтением моей уже любимой книги, я потихоньку вынимал из неё по одному печатному листу – 16 страниц выделенных в отдельные брошюры. Я досконально изучал эти страницы, а затем так же потихоньку вклеивал их об-ратно, а новые – вырывал. Так я изучил весь второй том «Мужчи-ны и женщины», и он стал уже не только моей любимой, а даже настольной книгой. Рассматривание упомянутых интригующих
12
рисунков вызывало у меня какую-то непонятную мечтательную истому, томление души и неизвестную мне ранее неловкость в нижней части живота. Я сказал бы даже – в паху, в самом срамном месте, прикасаться руками к которому, кроме физиологически необходимых случаев, мне было строжайше запрещено мамой.
Как бы назвать эту, пожалуй, важнейшую (после головы, ко-нечно!) часть мужского тела, которую мне ещё неоднократно придётся упоминать? Назвать примитивно, как называли это мои хулиганистые друзья школьники, совесть не велит, да и перед читателем неловко. Хотя, это и позволяют себе многие разухаби-стые авторы, но только не я! Назвать по медицински латынью – тоже считаю неуместным, не статья же это в научном журнале. Есть и вполне печатные названия этой «детали» и в воровской «фене» – «инструмент», «болт», «винт», «дурак», и ещё десяток других. Но эти термины могут увести нас в спёртую атмосферу мест заключения, где попахивает чем угодно другим, только не романтизмом. Назвать по-детски, термином, связанным со вто-рой функцией рассматриваемой принадлежности мужского тела, функцией тоже важной, но тоже отнюдь не романтической – язык не поднимается, простите, заговорился, не поворачивается! А назову-ка я «это» по-немецки: «шванц» – это и хвостик, и рассма-триваемая нами «принадлежность» – понимай, как знаешь. Му-дрый язык – немецкий, чтобы не сказать «мудреный». Вроде бы, упомянешь в разговоре некое словечко, связанное с нетрадици-онным сексом, а если какая-нибудь жеманная дама возмутится, тут же оправдаешься: «Что вы, что вы, фрау, я имел в виду игру на флейте!». И не докажет она ничего, ибо на немецком языке не-винная «игра на флейте», мало ли что ещё означает. Умник пой-мёт, а дурёхе – необязательно!
Итак – хвостик! Так вот, с этим самым хвостиком, при общении моём с книгой «Мужчина и женщина», у меня начали происходить неизвестные ранее явления. Почти как у легавой собаки (а может и не только легавой, а любой охотничьей?), насторожившейся при виде дичи. Видели ли вы хвост насторожившейся охотни-чьей собаки – он вытягивается в струнку, твердеет и замирает в оттопыренном состоянии. Но у собаки это состояние хвоста тут
13
<