Политическая наука №1 / 2017. Массовое политическое сознание
Шрифт:
Одно из центральных мест в структуре политического сознания занимают политические ценности – фундаментальные ментальные образования, абстрактные идеалы, представления об идеальных моделях поведения и идеальных конечных целях. В. Лефевр выделяет два класса ценностей: высшие моральные ценности (вера, достоинство, чувства вины и справедливости) и материальные ценности (не измеряемые, однако, только деньгами) [Лефевр, 2003]. Высшие ценности, которые в принципе не могут быть упорядочены, относятся к обширным классам ситуаций, а низшие – к отдельным ситуациям [Лефевр, 2009, с. 51–56]. Политические ценности представляют собой социально-групповые представления, интернализованные индивидом и служащие
Содержание политического сознания не исчерпывается набором ценностей. Так, К. Холодковский выделил в структуре массового политического сознания три основных компонента: «уровень ожиданий и оценка своих возможностей влиять на политическую систему в целях реализации имеющихся ожиданий; социально-политические ценности, лежащие в основе идеологического выбора (справедливость, демократия, равенство, порядок, стабильность); мнения, оценка текущего положения, правительства, лидеров, конкретных политических действий и т.д.» [Холодковский, 1979, с. 126–127]. В качестве реального выражения этих компонентов массового сознания рассматриваются общественное мнение и массовые настроения. Как осознанная точка зрения индивидов они поддаются инструментальной фиксации. Имея в виду возможность экспликации содержания политического сознания и не забывая о том, что оно представляет собой не только отражение, но и конструирование политической реальности, мы должны задать вопрос, какую политическую реальность творит массовое политическое сознание в России.
По мнению директора Левада-центра Л. Гудкова, природа российского общества не понятна ни большинству аналитиков, ни публике [Гудков, 2016]. Чтобы прояснить эту проблему, предлагается отказаться от применения самых общих понятий – «авторитаризм», «демократия», «гражданское общество», которые не принимают во внимание особенности страны, и использовать понятия «тоталитарная система» и «тоталитарный режим». Исследователь полагает, что «с начала 2000-х годов мы имеем дело с попыткой если не реставрации тоталитарного режима, то его модификации» [Гудков, 2016]. Не будем комментировать замену одних «общих понятий» другими, видимо, менее общими понятиями 5 . Для нашего изложения важны выводы исследователя о неравномерности институциональных изменений и относительной устойчивости отношений, связанных с коллективной идентичностью и институтами, которые ее воспроизводят. Эти выводы позволяют подойти к пониманию специфики современного российского сознания.
5
Наша позиция по этому поводу изложена в ряде публикаций [Граждане и политические практики, 2011; Гражданское и политическое, 2013; Институциональная политология, 2006; Патрушев, 2011].
Н. Розов [Розов, 2011, с. 101–103] свел воедино черты разработанного Ю. Левадой [Левада, 2000] и Л. Гудковым и подкрепленного результатами многолетних социологических опросов Левада-центра (ранее – ВЦИОМ) нормативного концепта «простой советский / постсоветский человек»:
– «массовидный, усредненный… подозрительный ко всему новому и своеобразному; неспособный… понять поведение… другого, если оно не выражено в языке иерархии государственных статусов;
– адаптированный к существующему социальному порядку… адаптация носит пассивный характер… массовый человек… принимает произвол остающегося по-прежнему бесконтрольным “государства”;
– ограниченный (в
– иерархический, четко осознающий, что не только экономические и социальные блага… но и человеческие права, внутреннее достоинство, уважение, “честь”… распределяются в соответствии с социальным статусом и положением в структурах власти;
– хронически недовольный… прежде всего, тем, что предоставляется ему в качестве всем “положенного”, а потому разочарованный, завистливый, фрустрированный постоянным и систематическим расхождением внутренних запросов, и тем, что ему “дано”;
– считающий себя вправе обманывать всех, с кем он имеет дело: как начальство, власть, так и своих близких… лукавый… демонстрирующий лояльность властям и своему окружению, но по-настоящему заботящийся лишь о своем выживании или об очень узко понимаемых прагматических интересах;
– неуверенный в себе… он никогда не может полагаться на действие правил формальных государственных институтов, значит, на правовую и социальную защищенность, стабильность, предсказуемость условий своего существования… имеет хронический комплекс недооцененности, коллективной ущемленности;
– вместе с тем его разочарованность и чувство неполноценности компенсируются сознанием своей (массовой, коллективной) исключительности;
– эти чувства прорываются неупразднимой ностальгией по идеализируемому прошлому, к которому относят все несостоявшиеся мечты… страхи вплоть до ксенофобии и параноидальной убежденности в существовании внешних и внутренних врагов, темных сил и “заговоров” против России;
– жесткость предъявляемых к нему нормативных требований и правил снимается не только двоемыслием и лукавостью, но и коррупцией (причем эта коррупция двунаправленная: подкупается не только власть… но и само население» [Гудков, 2009, с. 15–16].
«Стратегия пассивной адаптации» предполагала снижение запросов, отказ от высших ценностей. По мнению Л. Гудкова, «эти социальные навыки, социальные механизмы организации жизни чрезвычайно устойчивы и важны, и они сохранились до сих пор». На них «держится нынешняя культура – на таком низком уровне готовности к политическому участию, к отстаиванию своих прав, к проявлению солидарности…» [Гудков, 2016]. При этом чувство неполноценности индивидуального существования компенсируется сознанием принадлежности к большому целому.
Эти актуальные наблюдения автора важны для нас потому, что подтверждают возможность использования подхода, предложенного в 1990-е годы А. Хлопиным, М. Ильиным, а также Н. Бирюковым и В. Сергеевым, которые обратили внимание на феномен двоемыслия, отражающий дуализм массового сознания [Хлопин, 1994; Ильин, 1997; Бирюков, Сергеев, 1998].
Истоки дуализма массового сознания в России обнаруживаются отнюдь не в «тоталитарном» советском прошлом, а в гораздо более ранних исторических периодах. Исследование становления российского политического сознания [Калашникова, 2006] выявило ряд тенденций, воспроизводство которых в наши дни кажется постоянным возращением на круги своя [Пути России, 2016].