Политическая наука №1 / 2018
Шрифт:
Но можно ли в действительности назвать происходящее кризисом? Необходимо определить критерии для оценки такой ситуации. Возможно, следующие размышления могут послужить некоторому общему представлению о сложившихся обстоятельствах.
Западная политическая наука возникла во времена Платона и Аристотеля, во времена кризиса греческого полиса, который гордился гражданским правом на участие свободных людей, и была порождена этим кризисом. По существу, и азиатский аналог тому, что на Западе стало политологией, вырос из политического кризиса. Это было учение Конфуция и его учеников в ответ на распад имперских порядков династии Чжоу во времена Вёсен и Осеней, а затем Сражающихся царств. В обоих случаях речь шла о поиске политических решений для переделки становящихся неустойчивыми политических порядков в более основательные. Такие способы разрешения проблем можно выявить при помощи сравнительного наблюдения за существующим положением с учетом прошлых или изначальных альтернатив.
Критерием успеха политической науки, таким образом, станет ее способность получить качественно широкие и углубленные результаты, которые позволили бы ощутимо улучшить политическую практику. Однако коль скоро цепь последовательных взаимодействий между политическим познанием и практикой зачастую довольно длинна, требуется во всех ее звеньях как можно чаще доказывать «истории успеха» дисциплины. В то же время есть и мнение, что многие достигнутые учеными результаты исследований следует использовать для улучшения практики самой политики. Это подтверждают работы Августина и Фомы Аквинского, труды Никколо Макиавелли и Томаса Гоббса, Джона Локка и Жан-Жака Руссо, Карла Маркса и Макса Вебера, а также теории Джона Роулза и Юргена Хабермаса. Сегодняшняя политическая наука, теоретически или эмпирически ориентированная, видит себя именно в этой традиции. Политология не может не реагировать на кризисы своего времени. Первым делом нужно показать, существуют ли они в действительности. Если это так, то какова добавленная ценность, которую политическая наука способна создать на фоне повседневного понимания политики?
Кризисов, а значит, и потребности в их научном изучении, сегодня более чем достаточно. Они варьируются от распада государств во многих частях мира до растущей нестабильности международных отношений и бесконтрольности «новых войн», которые происходят уже не между государствами, а между вооруженными группировками. Они усугубляют расширяющийся разрыв в уровне благосостояния между бедными и богатыми вкупе с увеличением миграционных потоков с глобального Юга на глобальный Север, выливающихся в эскалацию конфронтации Ислама и Запада. Обостряется кризис западного государства всеобщего благосостояния, лишенного комфорта надежных границ. Растет привлекательность обещающих надежное правление диктатур как альтернативы западной плюралистической демократии. Маячит призрак идеальной модели глобальной государственности.
Все это ставит не только основательные практические задачи для политики, но и бросает серьезные интеллектуальные вызовы политической науке, обращает политическую науку прямо к ее основаниям. Эта дисциплина до сих пор была тесно связана прежде всего с западной теорией государства и государственной практикой, в то время как лидирующее положение в международном устройстве в настоящее время обретает Китай. Западные представления о регулировании международных отношений проигрывают не только из-за своей деятельной самонадеянности, но и потому, что ослабевает влияние самих западных государств на международные отношения, подорванное той же самонадеянностью. Кризис также трансформирует внутригосударственное понимание политической науки как «науки демократии и для демократии» в той мере, в какой «современное западное государство» осознается как исключительный культурный и исторический феномен, а не как «необходимый стандартный случай». Это изменение в самовосприятии политической науки распространяется и дальше, поскольку эмпирическая и теоретическая политическая наука существует даже в авторитарных диктатурах и полусвободных обществах и обеспечивает там власть практическими знаниями «о господстве» подобно тому, как политическая наука в ХVII в. обеспечивала усиление княжеской власти и восходящий абсолютизм.
Каковы в такой ситуации требования к политической науке и задачи политолога? Их можно свести к четырем пунктам, по которым можно было бы судить о реальном положении дел в политической науке, а затем и о глубине кризиса. Во-первых, необходим космополитизм, а не западный этноцентризм, иными словами – аналитическое мышление, основанное не исключительно на западном политическом опыте, а принимающее во внимание проблемные ситуации, например, в Африке и Азии. Во-вторых, требуется принятие исторического холизма вместо исключительного интереса к проблематике настоящего, т.е. необходимы: взгляд на всю совокупность форм правления в человеческих обществах и его «грамматику»; контекстуализация современного анализа, основанного на знаниях о том, в какие общие вневременные образцы могут быть встроены происходящие процессы. В-третьих, нужна критическая политическая наука, а не сочувственное отношение к настоящему, т.е. дисциплина, которая подвергает сомнению самоочевидные особенности современной политической мысли, тем самым поощряя реформы и изучение новых путей. В-четвертых, необходима практическая наука о политике, т.е. наука должна делать адресатом собственных исследований не только круг политологов, она также должна искать контакт с политической практикой и влиять на нее – как когда-то, хотя и в совершенно других условиях, делали Аристотель и Конфуций.
Разумеется, есть много политологов, которые уже выполняют
Та самая «поведенческая революция», которая после Второй мировой войны изменила (хотя и с задержкой в некоторых странах) всю политическую науку, привнесла с собой триумф действительно научного анализа политических институтов, процессов и их наполнения. Ключевой принцип заключался в том, что не существует логических различий с точки зрения проведения исследования между естественными, социальными и гуманитарными науками и что в лучшем случае те или иные методы сбора и анализа данных отличаются друг от друга лишь в зависимости от выбора предмета исследования. Тот факт, что этот принцип в дальнейшем стал распространяться на учебники и учебные программы, научные исследования и издательскую практику, воспринимался положительно. Представляется также правильным, что социально-научное учение о методах стало обязательной дисциплиной в рамках учебных программ по специальности «Политическая наука».
Наряду с традиционным взглядом на политическую науку как мастерство, которое постигается посредством обучения философии, юриспруденции и истории, и как искусство заниматься практическими политическими проблемами появилось представление о политической науке как о ремесле, постигаемом в соответствии с надежными процедурными правилами. Этот образ стал преобладающим и превратил политологию в нормальную дисциплину в рамках общественных наук. С тех пор она включала в себя теоретическую работу и как следствие – построение гипотез, тщательное составление выборки и исследуемых казусов, методологически обоснованный сбор и анализ данных, который больше не работает исключительно со средствами классической герменевтики, но также использует статистические данные и математическое моделирование. Кроме того, научные статьи по политической науке обрели четкую структуру: исследовательский вопрос, степень разработанности проблемы, выбор метода, представление результатов, интерпретация данных, выводы с точки зрения дальнейшего изучения и практики. Нет ничего ошибочного и вызывающего критику в такого рода «сциентизме».
Однако некоторые победы приносят и проблемы, если победитель сначала становится самоуверенным, а затем отказывается учиться. Такова была судьба политологического сциентизма везде, где он превратился в рутину и стал тривиальным. Последний наиболее отчетливо заметен в статьях, представленных в специализированных журналах. Довольно часто из высокоабстрактных теорий берутся гипотезы, выведенные лишь для того, чтобы их операционализировали и протестировали (видимо, для демонстрации соответствующих методологических возможностей). Эти гипотезы при этом зачастую выдвигаются без учета их научной или даже политической значимости. Например, предполагается, что в силу максимизации полезности единомышленники в парламенте (правда, при условиях X и Y) будут объединяться во фракции и таким образом достигать коллективных решений. Это утверждение проверяется на основании данных парламентского голосования, и в итоге мы получаем доказательство того, что каждый политический обозреватель и так знает: главным образом при парламентской форме правления парламентарии практикуют фракционную дисциплину! По сути дела, здесь заново получены давно проверенные повседневные знания, которыми владеют политики-практики. Иногда даже кажется, что некоторые авторы практикуют политологию, не будучи наделенными политологическим «музыкальным слухом», т.е. не имея интуитивного базового понимания своего предмета. Такие тексты затем приводят к «политической науке без политики», которая так же бессмысленна, как музыковедение без музыки. Конечно, нет ничего смертельного в том, чтобы «научно доказывать» уже известные вещи или объяснять их по-новому. Но большая часть исследовательской энергии тратится впустую, если при этом выявлено слишком мало чего-то действительно нового.
Шансы для достижения научного прогресса путем открытия нового значительно сокращаются, когда (и такое поведение часто представляют подрастающему поколению политических ученых в качестве само собой разумеющегося) осторожная дальнейшая проработка уже известных теорий заменяет собой смелые предположения, которые часто требуют смелости даже для их формулировки, не говоря уже о готовности подвергнуть их впоследствии тщательной проверке. Научный прогресс также не происходит, если искать эмпирические казусы, которые приводятся для демонстрации публикационной и профессиональной пригодности или наличия навыков и компетенций по теоретизированию, моделированию и статистике. Научный прогресс также не достигается, когда молодые ученые должны заботиться больше о приспособлении к установленным формам мышления и соответствующим возможностям публикации, вместо того чтобы находить академическую среду, в которой они получат отклик на готовность к анализу постоянно возникающих политических проблем и их возможных решений.