Политическая наука №4 / 2016. Государства в современном мире: Новые подходы к исследованию
Шрифт:
Второй из обозначенных компонентов, административно-бюрократический, по популярности в современной литературе лишь немного уступает первому. В широком смысле он включает в себя способность государства определять и эффективно, без вмешательства каких-либо посторонних факторов вроде коррупции, реализовывать политику и качественное государственное управление – обеспечивая при этом защиту таких ценностей и работу таких институтов, как защита прав собственности, исполнение контрактов, внутренний порядок и безопасность. Предполагается, что государство, которое может обеспечить своим гражданам вышеперечисленные условия и на этом фоне имеет возможность грамотно и эффективно определять собственный политический и социально-экономический курс, по определению является куда более состоятельным, нежели государство, которое этого обеспечить не может. Эмпирическая оценка этого компонента государственной состоятельности,
В некоторых случаях для решения этой задачи используются уже существующие информационные базы и формируемые на их основе индексы. Крайне распространенными источниками являются индексы качества государственного управления – Quality of Government (QoG) по версии одноименного проекта Гётеборгского университета [Data, 2015] и Worldwide Governance Indicators (WGI) [Kaufmann, Kraay, Mastruzzi, 2011], рассчитываемые по методике Всемирного банка [см. Charron, Lapuente, 2010; Bratton, Chang, 2006]. В ряде исследований для этого используются индексы «бюрократического качества», рассчитываемые по известной базе данных International Country Risk Guide [International Country Risk Guide, 2007; Back, Hadenius, 2008].
Другие походы к измерению качества управленческих институтов опираются не столько на существующие индексы, сколько на отдельные специально отобранные показатели, используемые как так называемые «прокси-переменные», т.е. «замещающие» те переменные, значения которых не выявляются непосредственным образом при попытках измерения уровней государственной состоятельности в разных странах. Это, например, соблюдение прав собственности и деловых контрактов [Soifer, Hau, 2008], уровни коррупции, контроль над коррупцией [Back, Hadenius, 2008], гарантии прав «физической целостности» (physical integrity), понимаемой как обеспечение личной безопасности и неприкосновенности и рассчитываемой по отдельным показателям специальной базы данных Cingranelli-Richards Human Rights Data Project (CIRI) [Cingranelli, Richards, 2010], разработанной и поддерживаемой Д. Сингранелли и Д. Ричардсом. В. Попов предлагает еще две «прокси-переменные» для измерения государственной состоятельности – уровень убийств на 100 тыс. населения (по данным Всемирной организации здравоохранения и Всемирного банка) и процент теневой экономики в ВВП, прежде всего тоже по данным Всемирного банка [Popov, 2011]. Распространенным и в целом удачным индикатором являются также «контрактоемкие деньги» (contract intensive money, CIM), используемые в качестве показателя доверия к финансовым институтам и рассчитываемые по показателям Международного валютного фонда [Fortin, 2010]. Возможным его заменителем является индикатор доли частных кредитов от ВВП (это также коррелирует с доверием к финансово-экономическим институтам страны) [Persson, Besley, 2009]. Также в ряде исследований используется индекс легкости ведения бизнеса, разработанный и поддерживаемый Всемирным банком [Cardenas, 2010].
Наконец, третий из компонентов государственной состоятельности, военно-принудительный, в современных исследованиях куда менее популярен, однако остается теоретически очень значимым. В широком смысле он включает в себя способность государства и его лидеров принуждать своих граждан к повиновению, эффективность потенциального использования ими силы. Эта трактовка state capacity, как отмечалось выше, проистекает еще из веберовского определения государства как института, обладающего монополией на легитимное насилие – именно государство, которое может эффективно осуществлять эту основную свою функцию, лежащую в основе собственного определения, будет более состоятельным. Другим источником этой трактовки является выдвинутое Манном и упомянутое ранее разделение на деспотическую и инфраструктурную власть. Для измерения этого компонента государственной состоятельности в существующих исследованиях используются, прежде всего, показатели, отражающие военную мощь и милитаризацию страны (доля военнослужащих от общей численности населения или рабочей силы, военные расходы на душу населения и как процент от ВВП, степень контроля легальных политических институтов над военными из Institutional Profiles Database [Institutional Profiles Database III, 2009], степень владения монополией на использование силы на своей территории из Bertelsmann Transformation Index) [Fortin-Rittberger, 2014; Thompson, 2016].
Использование всех этих индикаторов также сопряжено с очевидной проблемой: они не совсем подходят для мирных демократических государств, обеспечивающих верховенство права и статус единственного имеющего право на легитимное насилие на своей территории посредством не военных инструментов. В разных исследованиях, пытающихся операционализировать этот компонент государственной состоятельности, используются также иные прокси-индикаторы, в том числе, к примеру, степень ограничений на власть лидера страны из Polity IV [Marshall, 2016 b; Fortin-Rittberger, 2014] и измерения степени контроля чиновников локального уровня со стороны центральной власти [Edin, 2003].
Итак, в современном аналитическом арсенале существуют весьма различные теоретико-методологические и эмпирические подходы к концептуализации и измерению государственной состоятельности. Очевидно, что какие-либо идеальные варианты здесь вряд ли возможны – особенно с учетом многомерности проблемы и ее различных измерений, особенностей и разновидностей аналитического фокуса, неявного характера причинно-следственных зависимостей и др. Тем не менее мы имеем дело с относительно ясно очерченным кругом важных и актуальных исследовательских вопросов, в том числе имеющих прикладной политический характер, оригинальными вариантами исследовательских методологий, а также богатой информационной базой, позволяющей проводить эмпирическую проверку предположений и гипотез.
С теоретико-методологической точки зрения важными различиями в исследовательских ракурсах являются также два основных альтернативных варианта использования государственной состоятельности (прежде всего в эмпирическом анализе) – как зависимой и независимой переменной. В первом случае фокус внимания исследования обращен на выявление эмпирическим путем совокупности разнородных факторов (экономических, социальных, политических и иных), которые потенциально могут оказывать либо реально оказывают влияние на качество государственной состоятельности в разных странах. Среди таких факторов – уровни экономического и социального развития, качество человеческого капитала, режимные характеристики и др. Во втором – сама государственная состоятельность (независимо от ее концептуализации) рассматривается как фактор влияния на различного рода эффекты и последствия. Например, на все те же уровни экономического и социального развития, место и положение того или иного государства в системе мировой политики, конкретные режимные характеристики и др. Наконец, возможен и третий вариант – когда сама по себе государственная состоятельность не выступает ни зависимой, ни независимой переменной, поскольку сама по себе не оказывает влияния на тот или иной процесс, но оказывается тесно связанной с одним из участников этого процесса, уже непосредственно осуществляющим влияние. В этом случае можно говорить о роли государственной состоятельности как инструментальной переменной.
Прежде чем приступать к результатам осуществленного нами опыта эмпирического анализа одного из важных аспектов рассматриваемой проблематики, рассмотрим еще одно лежащее в его основе и крайне важное измерение государственной состоятельности – ее взаимосвязь с другими переменными, используемыми в межстрановых исследованиях, а именно проблематикой режимных трансформаций и демократизации. Статус этой взаимосвязи и места государственной состоятельности в ней – на одной из упомянутых выше позиций зависимой, независимой или инструментальной переменной, либо в какой-либо иной роли – представляет собой предмет долгих и обстоятельных дискуссий в политической науке.
Само по себе наличие взаимосвязи государственности, государственной состоятельности и демократии / демократизации не вызывает сомнений – с точки зрения как теоретического, так и эмпирического анализа. Рассматривая проблему в более широком контексте связи государственной состоятельности с политическим режимом в стране, в рамках теоретических рассуждений можно прийти к совершенно различным выводам: исследователи выдвигают предположения о линейном росте качества государственного управления (как было выяснено ранее, одного из основных компонентов государственной состоятельности) при движении от менее демократического к более демократическому порядку, о зависимостях по моделям J-кривой и U-кривой, а также иные варианты, согласно данным большинства исследований, относительно высокие уровни государственной состоятельности способствуют стабилизации авторитарных режимов и препятствуют демократизации. Но они же способствуют выживаемости новых демократий [Kuthy, 2010]. Другой распространенный вывод сводится к тому, что демократизация на начальных стадиях режимных изменений ослабляет государственную состоятельность [Schmitter, Wageman, Obydenkova, 2005; Back, Hadenius, 2008].
Критика государственной состоятельности гибридных режимов перекликается с логикой аргументации в моделях «демократуры» и «диктабланды» О’Доннела и Шмиттера [O’Donnell, Schmitter, Whitehead, 1986], рассматривающих их как переходные и неустойчивые, в том числе с точки зрения качества выполнения собственных функций, состояния «мягкой диктатуры» и «жесткой демократии» при переходе от авторитарного к демократическому правлению, и «демократуры» Адизеса, предусматривающей, в целях эффективного управления, демократическое принятие решений и авторитарную их реализацию: в условиях режимов как без устоявшихся демократических, так и без твердых авторитарных политических институтов корректная работа сразу обеих частей механизма эффективного управления оказывается под угрозой [Adizes, 2004]. Необходимо при этом подчеркнуть, что большинство данных исследований не позволяет говорить о сколько-нибудь четком направлении причинно-следственной зависимости, а вместо этого говорит только о тех или иных корреляциях [Fortin, 2011].