Политические партии
Шрифт:
Первый вариант в щадящей форме (союз, близкий к слиянию) реализован в наши дни в Великобритании консерваторами и либералами-националистами, в Германии — христианскими демократами и либералами путем частичных мажоритарных выборов в некоторых землях, например, в Вестфалии, Северном Рейне и Шлезвиг-Голштинии. Нередко он служит прелюдией к крайней форме установления дуализма — полному слиянию партий, которое обычно и является завершением союза (нередко это сопровождается расколом, ибо некоторые центристы экс-партии предпочитают присоединиться к другой из соперничающих партий). В Австралии в 1909 г. либералы и консерваторы, оказавшись перед фактом роста лейбористов, слились. В Новой Зеландии они откладывали это до 1936 г.: в результате с 1913 по 1928 г. либеральная партия неуклонно развивалась по нисходящей, что привело бы к естественному ее исчезновению, если бы в 1928 г. неожиданный подъем снова не уравнял ее с консерваторами. Но с 1931 г. она вновь начала клониться к упадку и опять заняла третью позицию; перед лицом лейбористской угрозы, усугубленной экономическим кризисом, она накануне выборов 1935 г. решилась на слияние. В Южной Африке раскол националистов в 1917 г., совпавший с усилением лейбористов, привел к появлению в 1918 г. четырех примерно равных партий; осознав опасность такой ситуации при системе мажоритарного голосования
Само вытеснение (вторая разновидность возврата двухпартийности) выступает как результат двух взаимодействующих факторов — механического и психологического. Первый заключается в занижении представительства третьей (то есть наиболее слабой) партии, так как процент полученных ею мест оказывается ниже про цента поданных за нее голосов. Разумеется, при мажоритарном режиме с двумя партиями побежденный всегда имеет заниженное представительство в парламента по отношению к победителю, как мы это далее увидим: но при варианте с третьей партией оно занижено гораздо сильнее, чем представительство менее успешной из двух остальных. В этом смысле очень убедителен в при мер Британии: до 1922 г. представительство лейбористской партии было занижено по отношению к либеральной; с этого времени регулярно происходит обратное (за исключением 1931 г., что объясняется серьезным кризисом, который переживали тогда лейбористы, и ошеломляющим триумфом консерваторов); таким образом третья партия автоматически — в силу особенностей избирательной системы — оказывается в худших условиях (табл. 26). Поскольку новая партия, пытающаяся конкурировать с двумя прежними, еще очень слаба, система играет против нее и воздвигает преграду на пути ее проникновения в парламент. Но если ей удастся обогнать одну из своих предшественниц, то эта последняя отодвигается тогда на третью позицию, и процесс вытеснения оборачивается уже против нее.
Такой же двойственный характер носит и психологический фактор. При трехпартийности, функционирующей при мажоритарном режиме в один тур, избиратели быстро понимают, что их голоса будут попросту потеряны, если они продолжат отдавать их третьей партии: отсюда естественная тенденция передать их не самому худшему из соперников, с тем чтобы предотвратить успех наиболее нежелательного. Этот феномен поляризации, как и феномен заниженного представительства, играет на разрушение новой партии, пока та остается наиболее слабой, но обращается против менее удачливой из прежних, как только новая ее обгоняет. Инверсии двух указанных механизмов происходят не всегда синхронно, что рая обычно предшествует первой (так как избирателям необходима некоторая дистанция во времени, чтобы осознать ослабление одной партии и передать свои голоса другой). Это имеет своим следствием достаточно долгий «смутный» период, когда колебания избирателей сочетаются с инверсиями заниженного представительства, совершенно искажая реальное соотношение сил между партиями: Англия испытала подобные злоключения и 1923–1935 гг. Давление избирательной системы в направлении дуализма приводит к торжеству последнего лишь по прошествии длительного периода.
И все же мажоритарная система в один тур способна сохранять установившуюся двухпартийность, оберегая ее от расколов старых партий и зарождения новых. Для того чтобы одна из этих новых по-настоящему утвердилась, ей нужно располагать сильными точками опоры на локальном уровне или большой и мощной национальной организацией. Кстати, в первом случае она надолго останется в плену атмосферы места своего географического происхождения; освобождение происходит не иначе как медленно и с большим трудом; об этом говорит, например, опыт Канады. И лишь во втором случае можно надеяться на быстрый рост, выдвигающий партию на вторую позицию, когда факторы поляризации и заниженного представительства начнут играть в ее пользу. Быть может, именно в этом нужно видеть одно из глубоких соображений, которыми руководствовались все англосаксонские социалистические партии, учреждаясь на базе профсоюзов: только такая опора могла дать им достаточную силу для того, чтобы взять старт: карликовые партии оказываются вытесненными или отброшенными на локальный уровень. С тем же успехом мажоритарная система, очевидно, способна восстановить дуализм, разрушенный в результате выхода на сцену третьей партии. Яркое подтверждение тому — сравнение Англии и Бельгии: в обеих странах традиционная двухпартийность была нарушена в начале века с появлением социализма. Через пятьдесят лет мажоритарная Англия вернулась к дуализму путем вытеснения либералов (табл. 27), тогда как в Бельгии пропорциональная система спасла либеральную партию и допустила затем рождение коммунистической партии, не считая еще нескольких других, возникших между двумя мировыми войнами.
Можно ли пойти еще дальше и утверждать, что мажоритарная система способна создать двухпартийности в стране, где ее никогда ранее не существовало? Если дуалистическая тенденция вырисовывается там уже довольно явно, утвердительный ответ не вызывает сомнении. Введение мажоритарного голосования с единственным туром в Западной Германии несомненно имело бы результатом постепенное разрушение малых и средних партии и оставило бы на политической сцене только социалистов и христианских демократов: ни одна другая страна бесспорно не обладает сегодня в такой полноте всеми необходимыми условиями установления парламентского ре жима английского образца. В Италии избирательная реформа того же рода дала бы идентичные результаты — если только одну из двух партий не представляли бы коммунисты, что весьма опасно для демократической системы. А вот резкое введение голосования в один тур в стране, где многопартийность имеет такие глубокие корни, как во Франции, не привело бы к аналогичным результатам, разве что в течение очень длительного срока. Избирательный режим подталкивает к двухпартийности, но не ведет к ней с фатальной неизбежностью, невзирая ни на какие препятствия. Базовая тенденция сочетается со многими другими, которые ее умеряют, тормозят или даже приостанавливают. И тем не менее, со всеми этими оговорками, можно, перефразируя Маркса, рассматривать дуализм партий в качестве «железного закона» мажоритарного голосования в один тур.
II. Многопартийность
Многопартийность нередко смешивают с отсутствием партий. Страна, где общественное мнение расколото на многочисленные, но недолговечные, эфемерные и быстро меняющиеся группы, не соответствует подлинному понятию многопартийности: она переживает еще предысторию партий и находится в той фазе общей эволюции, к которой различие
Многопартийность, понимаемая в таком смысле, достаточно точно характеризует Западную Европу, исключая Великобританию (но включая Ирландию). Разумеется, те или иные из этих государств в некоторые периоды своей истории знали и двухпартийность: так было в Бельгии до 1894 г.; к ней близка и нынешняя Германия. Другие жили в условиях однопартийных систем: Италия с 1924 по 1945 г., Германия с 1933 по 1945 г., современные Испания и Португалия. В то же время можно полагать, что многопартийному режиму в Европе еще и сегодня угрожает известная опасность и его будущее отнюдь не представляется надежным. Но как бы то ни было, многопартийность и ныне продолжает в целом доминировать в западной части континентальной Европы; она, по-видимому, также соответствует ее наиболее общей политической традиции.
Типологию многопартийности дать нелегко: от трех партий — и до бесконечности, включая бесчисленное множество разновидностей: а сколько еще форм и оттенков в каждой из них! Французская трехпартийность 1945 г. не имеет ничего общего с традиционной бельгийской трехпартийностью; скандинавская четырехпартийность в корне отличается от швейцарской; разрозненность французской правой имеет совсем иной смысл, чем фракционность партий довоенной Чехословакии или Испанской республики. Любая классификация выглядит здесь спорной и ненадежной: любая национальная организация, кажется, имеет особый, единственный и неповторимый характер, не укладывается в общие рамки. Тем не менее, если проанализировать пути формирования многопартийности, то вполне возможно выявить определенные общие черты и даже построить теоретическую схему, в которую достаточно хорошо вписываются факты. При этом следует исходить из естественного характера двухпартийной системы, приняв во внимание, что данная фундаментальная тенденция может быть нарушена двумя различными явлениями: внутренним расщеплением воззрений и наложением дуализмов.
Рассмотрим двухпартийный режим, например, в современной Англии. В лейбористской партии имеются довольно четкие различия между умеренными, которые поддерживают курс Эттли, и группой более радикальной и экстремистской, подчас вступающей в конфликт со своими министрами и противостоящей им по серьезным вопросам, особенно в том, что касается внешней политики. У консерваторов расхождения сегодня менее выражены, поскольку партия находится в оппозиции; если бы она пришла к власти, они обрисовались бы более четко, как это было до войны. Данный пример поддается обобщению. В любой партии есть свои «твердолобые» и «умеренные», соглашатели и непримиримые, дипломаты и доктринеры, терпимые и «бешеные». Противоположность реформистов и революционеров в континентальных социалистических партиях начала XX века представляет собой лишь частный случай весьма общей тенденции. По существу, к социологическому различию радикального и консервативного склада, о котором выше уже было сказано, можно было бы добавить второе, противополагающее склад экстремистский и склад умеренный, взаимно дополняющие друг друга: так, есть консерваторы-экстремисты и консерваторы-умеренные, радикалы-экстремисты и радикалы-умеренные (жирондисты и якобинцы, к примеру). Пока различие экстремистов и умеренных ограничивается существованием соперничающих группировок внутри партий, порожденных в свое время различием радикалов и консерваторов, естественный дуализм сохраняется. Но если эти группировки ожесточились и не приемлют больше сосуществования, двухпартийность обречена на поражение и уступает место многопартийности. Именно таким образом раскол радикалов и либералов сломал в Швейцарии зародившуюся в 1848 г. двухпартийность(консервативно-либеральную) и создал трехпартийность, которую социалисты превратили затем в четырехпартийность. Точно так же и во Франции образование Радикальной партии постепенно разделило республиканцев, так что к концу XIX века обрисовались три основные течения: консерваторы, умеренные республиканцы (оппортунисты), радикалы. В Дании и Нидерландах появление Радикальной партии обнаружило аналогичную тенденцию к расколу общественного мнения между умеренными и экстремистами. А к 1920 г. раскол на коммунистов (революционеров) и социалистов (реформистов) почти повсюду в Европе увеличил количество партий.
Это дробление и породило центристские партии. Выше уже отмечалось, что не бывает взглядов центра, течений центра, доктрин центра, по сути своей отличных от идеологии правой или левой — все это лишь ослабленное, смягченное, умеренное их проявление. Напомним что старая либеральная партия (расположенная в дуалистической системе слева) раскололась на либералов и радикалов: они были первыми, кто превратился в партию центра. Точно так же и консервативная партия разделяется на терпимых и непримиримых. Таков первый способ возникновения партий центра. Второй, являющийся результатом «синистризма», будет раскрыт нами далее. Теоретически подлинный центр предполагал бы, что умеренные правой и умеренные левой, отделившись от своих коренных течений, объединяются, чтобы создать единую партию; но практически первопричина создания партии центра почти не имеет значения; само ее положение и противоречивые устремления, в которые она вовлечена через своих членов, порождают ее фундаментальную противоречивость: всякий центр по природе своей внутренне разорван. В любой стране сосуществуют по крайней мере две центристские партии: к тому была близка накануне введения пропорциональной системы Дания, где либералы представляли правый центр, а радикалы — левый; сила притяжения экстремистов превосходила здесь солидарность умеренных, ибо радикалы, следуя довольно распространенной в Скандинавии тенденции, сотрудничали с социалистами, а не с либералами. Во Франции радикал-социалисты (левый центр) на протяжении всей истории Третьей республики постоянно переходили от центристской солидарности (которая приводила к концентрации) к гошистской (которая породила Картель, Народный фронт, etc.): мы еще увидим всевозможные фигуры этого политического балета, исследуя проблему партийных союзов.