Политический порядок в меняющихся обществах

Хантингтон Самюэль

Таблица 7.5. Интитуциализованные партийные системы (Процент партий, существующих на 1966 г. более 30 лет, среди основных партий)

В однопартийной системе новая группа может войти в систему, очевидно, только влившись в партию. В этом смысле однопартийная система менее сложна, чем плюралистическая, и в ней меньше путей для включения новых социальных сил. Поэтому политические лидеры системы могут обладать высокой степенью контроля над мобилизацией новых групп. Они не испытывают конкурентного давления, которое бы вынуждало их расширить свое влияние и вводить новые группы в политику, с тем чтобы оставаться у власти. Способность лимитировать политическую мобилизацию или контролировать ее повышает их способность к «горизонтальной» интеграции этнических, религиозных и региональных групп. В состязательной партийной системе, наоборот, у каждой из партий существуют мощные стимулы

к тому, чтобы привлечь одни и те же группы. В итоге, соревнование партий углубляет и усиливает существующие социальные расколы, мобилизация масс усиливает этническую и религиозную вражду.

В то же время стабильная модернизация является для однопартийной системы проблемой. Сила партии есть функция борьбы за власть. Какие у властвующей партии стимулы для поддержания высокого уровня мобилизации и организации? Какое-то время она может почивать на лаврах, пользуясь наследием прошлого; при высокой степени институциализованного и организованного участия народа в политической жизни это время может тянуться достаточно долго. Однако она лишена стимулов к борьбе, которые составляют долговременный базис политической стабильности. Какое-то время этот импульс может идти от раскола между партией и обществом. Идеология партийных лидеров обычно требует от них радикального изменения общества. Пока сохраняются традиционные структуры и островки сопротивления, существуют стимулы к усилению и организации партии. Она может, как это было в случае Коммунистической партии Советского Союза в 1920 и 1930-х гг., сосредоточиться на подрыве традиционных источников власти, богатства и статуса и на замене их структурами собственного изготовления, подчиненными ее контролю. Но, перестроив таким образом общество, она лишается противников, которые бы оправдывали ее собственное существование. Если, как это часто случается, ее идеологический порыв иссякает и между ней и обществом устанавливается мир, она тем самым лишается своего raison d'etre.

В конечном счете борьба между партией и группами, действующими вне политической системы или в иной системе (имперская политика, традиционная иерархия), должна быть институциализована в рамках политической системы. Между тем оправдание однопартийной системы часто базируется на стремлении к отрицанию различий, к прекращению борьбы. Таким образом, продолжительная жизнеспособность однопартийной системы зависит от присутствия феномена, являющегося для лидеров системы настоящим проклятием. В отсутствие конкуренции между партиями ближайшим ее функциональным замещением в однопартийной системе является борьба между партийной иерархией и государственной бюрократией. Для этого, однако, требуется а) чтобы иерархии не совпадали и б) чтобы между ними существовал некоторый баланс власти. Кроме того, борьба между ними — это борьба между институтами, функции которых различны. Соответственно, формы и результаты этой борьбы больше похожи на вражду между исполнительной и законодательной ветвями президентской системы правления, чем на борьбу партий.

В 1920-х гг. однопартийные системы возникли в Турции и Мексике. Мексиканская система, возникшая в результате социальной революции, поначалу мобилизовала гораздо более широкий сегмент сельского населения, чем турецкая, которая была продуктом национального движения более ограниченного характера. Однако после 1946 г. Турция перешла к двухпартийной системе, в результате чего масштабы народного и особенно крестьянского участия в политике выросли разительно. В течение двух десятилетий перед 1946 г. мексиканская система гораздо лучше отвечала нуждам сельского большинства, чем однопартийная турецкая. Два десятилетия после 1946 г. представляли картину прямо противоположную: турецкая двухпартийная система оказалась более отзывчива к запросам сельского населения, чем мексиканская однопартийная. Революционный подъем в Мексике выдохся; в то же самое время в Турции разгорелось состязание за крестьянские голоса.

Помимо того что модернизация делает лидеров однопартийной системы менее заинтересованными в расширении политической активности и ее организации, она также умножает и разнообразит группы, стремящиеся к такой активности. Если лидеры пытаются вместить активность новых групп в рамки единой партии, расширение охвата, достигаемое таким образом, происходит за счет ослабления сплоченности, дисциплины и энергии партии. Если они, наоборот, отторгают новые группы от партии, они сохраняют партийную сплоченность ценой того, что ставится под угрозу монополия партии на политику и растет аномическое политическое поведение и насилие, подрывающее саму систему. Те однопартийные системы, что преуспевают в вовлечении новых социальных сил, часто показывают тенденцию к развитию побочных организаций формального или неформального характера, как это мы видим в случае мексиканской ИРП. Если они оказываются не способны ассимилировать новые социальные силы в рамках партии, однопартийная система либо прекращает существование (как в Турции после 1946 г.), либо поддерживается ценой повышенного насилия и нестабильности.

Однопартийная система черпает свою силу из борьбы с имперскими, традиционными и консервативными формами власти. Слабость ее идет от отсутствия институциализованного состязания внутри политической системы. Можно считать, что многопартийная система обеспечивает достаточную меру такой борьбы, и сделать из этого вывод, что она должна быть сильной политической системой. Мы, однако, видели, что этот вывод справедлив только в отношении высокомодернизированных обществ, где в политику вовлечен широкий спектр социальных сил. В модернизирующихся обществах многопартийные системы слабы. При этом предполагается, что соревнование способствует силе системы. Как объяснить такое противоречие? Ответ

состоит, естественно, в том, что нет прямой связи между состязательностью и численностью партий. Ясно, что в однопартийной системе состязание невозможно, однако и в многопартийной оно имеет тенденцию быть ниже, чем в двухпартийной или в системе с доминированием одной партии. В последних лидеры активно состязаются в привлечении электората на свою сторону. В двухпартийной системе победа одной из партий означает поражение другой, поэтому каждая из партий кровно заинтересована в том, чтобы превзойти другую в мобилизации и организации приверженцев. В системе с доминированием одной партии ее лидеры тоже заинтересованы в том, чтобы минимизировать переход своего электората к малым партиям.

В многопартийной системе состязание обычно менее выражено. В слабой многопартийной системе, где партии только-только образуются из того, что было фракциями, множественность групп препятствует сколько-нибудь значительному мобилизационному эффекту. В многопартийной системе, где партии более твердо укоренены в социальных силах, каждая из них обычно имеет собственный круг избирателей, но соревнование партий за поддержку со стороны одних и тех же групп слабее, чем в случае двухпартийной системы или системы с доминированием одной партии. Каждая из партий обычно связана с определенным избирательским контингентом, всегда ее поддерживающим, твердо себя с ней идентифицирующим и, как правило, невосприимчивым к призывам других партий. Поэтому вовлечение в многопартийную систему новых социальных сил требует образования новых партий. Система в целом адаптивна, а ее отдельные компоненты — нет. В результате партии возникают и исчезают по мере изменения социальной структуры и состава политически активного населения. При своем возникновении каждая партия воспринимается как носитель прогресса и реформ, поскольку выражает она интересы новой силы, выходящей на поверхность социальной жизни. Однако, заняв свое место с политической системе, она меняется с изменениями в ее электорате и становится в конечном итоге рупором конкретных групповых интересов. Партийная система оказывается точным, и даже слишком точным, зеркалом общества, и ее части обладают минимальной независимостью от тех социальных сил, с которыми они связаны. Например, апристы в Перу в 1930-х были реформаторской партией, а в 1960-х оказались странным образом партией консерваторов. Перуанское общество изменилось, а партия продолжала выражать те же интересы, что выражала тридцать лет назад. В результате возникла новая реформаторская партия, апеллирующая на этот раз к прогрессивному среднему классу.

Состязание партий оправдывается обычно с точки зрения демократии, власти, отзывчивой к интересам народа, правительства большинства, но оно может оправдываться и такой ценностью, как политическая стабильность. Электоральное состязание между партиями имеет тенденцию расширять политическую активность населения и в то же время укреплять партийную организацию. Состязание этого типа повышает вероятность того, что новые социальные силы с новым политическим сознанием и целями будут мобилизованы на службу системе, а не против нее.

В системе с доминированием одной партии включение новых социальных сил проходит обычно через две фазы. Сначала новая группа выражает свои претензии к системе посредством малой партии, существующей в основном или в целом как выразительница интересов названной группы. Стечением времени рост сторонников этой партии вынуждает доминирующую партию скорректировать свою политику и практику таким образом, чтобы включить лидеров и сторонников первой в свои рамки. В системе с доминированием одной партии лидеры малых партий не имеют шансов, чтобы прийти к власти, но они могут надеяться, что им так или иначе удастся поставить под вопрос власть доминирующей партии. Соответственно, политический вес и активность последней направляются прежде всего, чтобы отразить поползновения своего на данный момент сильнейшего оппонента. Если общественное мнение склоняется влево, доминирующая партия тоже сдвигается в этом направлении, чтобы минимизировать успехи малых партий. Если мнение склоняется в противоположном направлении, она делает то же самое. Малые же партии апеллируют к специфическим интересам и потому, как правило, между собой не конкурируют. Каждая по-своему состязается с доминирующей.

В Индии недовольство каких-то регионов поначалу выражалось часто через малые партии или непартийные движения, но затем партия Конгресса вводила главных выразителей этого недовольства в свою структуру. В Израиле выборы обычно вращаются вокруг борьбы между Мапай и ее на данный момент главным оппонентом; при этом Мапай адаптирует свою стратегию и свои лозунги таким образом, чтобы ослабить оппозицию. Та же картина проявилась в 1950-х в Нигерии на региональных выборах. Например, в 1957 г. НСНГ, вопреки сильной оппозиции католиков по образовательным вопросам, завоевала в парламенте Восточной провинции 64 из 84 мест. Независимые кандидаты все-таки получили почти 20% общего числа голосов. Руководство НСНГ ответило на этот вызов тем, что назначило католиков на 5 из 14 мест в региональном правительстве, хотя в предыдущем кабинете они имели только одно место. Таким образом, в системе с доминированием одной партии новые группы сперва выражают свои требования через партию, оказывающую давление на власть, или «партию давления», а затем входят в «партию консенсуса»²². Если они не ассимилируются доминирующей партией, они могут существовать на периферии главной партии как перманентные партии давления. Таким образом, система с доминированием одной партии получает своего рода «клапаны безопасности», через которые сбрасывается давление групп, выражающих особые интересы, и одновременно предлагает мощные стимулы для ассимиляции таких групп в рамках главной партии, если похоже, что их требования находят широкий отклик в населении.