Полночь
Шрифт:
— …держать дверь запертой, — повторил господин Аньель.
Элизабет не ответила. Подождав несколько минут и не слыша более ни звука, она с бесконечными предосторожностями приоткрыла дверь и выглянула в коридор. Никого. При слабом свете, проникавшем в этот закуток, она смогла разглядеть в глубине своей комнаты белое пятно — подушку и отворот простыни на кровати, — черный прямоугольник окна с задернутыми занавесками и зеркало, в котором отражалось нечто похожее на человеческую голову. С первого взгляда поняла, что у нее не хватит храбрости добраться до кровати и даже перешагнуть порог, чтобы поискать лампу или спички. Постояв некоторое время неподвижно, она шагнула обратно в коридор, быстро прошла мимо огромных ботинок с пуговицами, стоявших на страже у дверей господина Эдма, и на цыпочках побежала дальше, но, когда увидела на лестничной площадке птиц, распростерших крылья вдоль стены, остановилась, решимости у нее поубавилось. Оставаться здесь было невозможно. Тем более спуститься вниз. Тогда неизбежно предстояло самое ужасное — вернуться в свою комнату в закутке за поворотом полутемного коридора.
Все-таки она рискнула шагнуть на лестницу и спустилась на одну ступеньку. Ступенька скрипнула под тяжестью ее тела, и этот звук отдался в
Элизабет быстро дошла до своей комнаты и бросилась в темноту, как в пропасть. Нечего рассуждать, надо только найти на ощупь свою кровать, лечь и уснуть… Затворив за собой дверь, она быстро сбросила с себя одежды и нагая забралась под одеяло. Несколько минут клацала зубами, потом от тепла ее молодого тела согрелись ледяные накрахмаленные простыни, которые так забавно шуршали, точно листья на ветру, стоило ей повернуться. Она немного полежала, затем осторожно выпростала руку и натянула простыню на лицо, оставив лишь небольшую щелочку для воздуха. Ей казалось, что таким способом она будет защищена от многого, но от чего именно, даже не хотела думать, пряталась — и все тут. Время шло. Не раз девушке чудилось, будто в углу кто-то шевелится или кто-то дышит у самого ее уха, и она обмирала от страха. Затаив дыхание, вслушивалась, но над ее головой плотным облаком висела тишина. Элизабет казалось, что она лежит на дне моря где-то за тысячи километров, и она видела себя такой маленькой, что у нее кружилась голова. Сон понемногу увлекал ее в свои волшебные края, она вздрогнула, снова ощутила себя в постели и услышала уже знакомый ей шепот, но на этот раз поняла, что это шуршат накрахмаленные простыни, и со счастливым вздохом заснула. В тот миг, когда сознание покидало ее, ей померещилось, будто чья-то рука осторожно повернула ключ в замке ее двери.
На другое утро Элизабет проснулась оттого, что на ее лицо упал лучик света. Хоть занавески и были задернуты, солнечный луч просочился сквозь щель и разбудил девушку. Две-три секунды она не могла понять, где она, потом все вспомнила, и ее вчерашние страхи вызвали у нее улыбку. Завернувшись в одеяло, она подошла к окну, повернула шпингалет и открыла створки, петли которых заскрипели. Затем принялась за ставни, которые удерживались железной накладкой, в конце концов распахнула их наружу и громко вскрикнула от изумления и восторга — такой чудесный вид открылся ее взору. Дом, опирающийся на контрфорс, словно шагал в пропасть и господствовал над долиной, по краям которой черной стеной стоял лес. Длинная полоса тумана распадалась на клочья под утренним солнцем. Тут и там виднелись извивы огибавшего холмы ручья. Взгляд Элизабет переходил от одной детали пейзажа к другой и наконец затерялся в прозрачной синеве неба, такой яркой и лучезарной, что ей вскоре пришлось опустить взор к горизонту. Насколько хватал глаз, чернел лес, словно огромное чернильное озеро.
Элизабет наслаждалась чудесным видом, как вдруг почувствовала, что из другого окна за ней кто-то наблюдает, и запахнула на груди сползшее на плечо одеяло, но повернуть голову не осмелилась. Свежий ветерок поднимал ее локоны, как будто для того, чтобы показать наблюдателю изящное ухо и пока еще худенькую шею. Сначала девушка притворилась, будто не замечает, что на нее смотрят, но ее выдала прилившая к щекам кровь, и она, горя от смущения, поспешно отступила в глубь комнаты.
Не сразу удалось ей успокоиться. Окно, откуда за ней наблюдали, могло принадлежать только комнате господина Эдма; угол дома, из-за которого коридор делал поворот, позволял таинственному обитателю этой комнаты прекрасно видеть все, что делалось в комнате Элизабет. Это раздосадовало молодую девушку, и она забралась обратно в постель, стоявшую в месте, недоступном для нескромных взглядов.
Продолжая размышлять о случившемся, она оглядывала комнату и в рассеянности покусывала уголок простыни. Комната оказалась меньше, чем ей представлялось накануне. Размером с какой-нибудь чулан, но обитая цветастым ситцем и обставленная просто, но со вкусом. Когда злость поулеглась, Элизабет принялась с какой-то детской радостью разглядывать малиновые цветные узоры на полотняных занавесках, хорошо сочетавшиеся с расцветкой ситца, которым были обиты стены. Чтобы сделать комнату повеселей и нарушить создаваемое ее размерами сходство с тюремной камерой, не пожалели ни ярких колеров, ни безделушек — немного наивный расчет, но он себя оправдал. Забавные вещицы украшали маленький, завешенный настенным ковром камин; там стояли позолоченные часы без стрелок, возвышавшиеся на черной подставке, точно Вавилонская башня, а вокруг — уйма выщербленных табакерок, чашек с отбитыми ручками, стеклянных лошадок, гарцевавших на трех ногах, фарфоровых пастушков и пастушек, кто без головы, кто без руки. Между дверью и окном стоял большой, деревенского вида шкаф, панели которого отливали бронзой, перед камином стояли одно напротив другого два кресла с плетенными из соломки сиденьями, как бы приглашая к беседе и одновременно загораживая в этом месте проход. Свободным оставалось лишь пространство между широкой кроватью красного дерева и стеной, до которой Элизабет могла дотянуться рукой, и она действительно потрогала стену: ей показалось, что обивка в одном месте немного отстала.
К своему великому удивлению, девушка почувствовала под рукой круглую дверную ручку, отвела подвешенную на кольцах ткань, повернула ручку, и дверь открылась. И тут она оценила, какая забота проявлена об ее удобствах при скромном достатке хозяев дома: перед ней оказалась туалетная комната, маленькая, конечно, освещаемая лишь забранным решеткой слуховым окошком, но на удивление чистенькая. На маленьком белом деревянном столике кто-то разложил по всем законам симметрии гребень, щетки и пилку для ногтей, подарок госпожи Лера. На полу рядом с большим эмалированным кувшином стояла большая лохань вроде тех, в каких купают собак, — она заменяла ванну. Девушка тотчас встала с кровати и принялась за утренний туалет. Под ледяной струей воды, которую она храбро лила на себя, кожу покалывало, так что ей приходилось сдерживаться, чтобы не взвизгнуть. В слабом утреннем свете блестело белое упругое тело. По-детски неловко Элизабет водила по бокам большим куском мраморного мыла, без конца выскальзывавшим из ее руки на выстеленный плиткой пол. Ей стало смешно. Снова и снова подбирала она мыло, встряхивала черными локонами или отводила их от лица рукой, намыливала ноги, с рук падали клочья пены. Теперь она почувствовала приятную теплоту. Опустив подбородок, Элизабет гордо взглянула на свою мокрую, словно посеребренную грудь. Никто еще не говорил ей, что она красива, и теперь она с непонятным волнением обнаружила это сама. Только что она смеялась, ловя мыло, а тут вдруг стала серьезной, словно почуяв близость какой-то тайны. С мечтательным видом втирала белую пену в слегка втянутый живот. Немного погодя девушка почувствовала смутную грусть и вместе с тем радость, о причинах которой также не догадывалась. И подумала, что пройдут годы, но она никогда не забудет эту странную минуту, когда в душе ее слились воедино радость и печаль. Тишина в доме, полумрак в комнатушке, где она мылась, ощущение под руками тепла собственного тела — все это было ей знакомо. В какую же еще минуту своей жизни испытывала она подобную телесную и душевную истому? Было ли это в такой же осенний день, когда воздух звенел щебетом и криками птиц? Элизабет постояла, стараясь вспомнить, но память не сказала ей ничего, и внезапно очарование прошло. Все вокруг перестало казаться знакомым, как это было несколько секунд назад.
Элизабет оделась, села на стул и подумала, который может быть час. В соседних комнатах не слышно было никакого движения, стало быть, еще довольно рано, но почему же ей так хочется есть? Как только настанет время завтрака, кто-нибудь постучит в ее дверь. Сцепив руки на коленке, Элизабет принялась болтать ногой, точно маленькая девочка, и смотреть в стоявшее перед ней овальное зеркало; потускневшее от старости стекло отражало угол потолка, стенку шкафа и белое лицо Элизабет в каком-то неверном свете, как будто небо стало вдруг пасмурным. Нижняя часть зеркала была закрыта гипсовым бюстом и отражала чью-то огромную лысину и бледное лицо, показавшееся девушке неприятным — ни красоты черт, ни осмысленного выражения; чем больше она разглядывала скульптуру, тем смешней та ей казалась; странно, как это она раньше не обратила на нее внимания, хотя, пожалуй, вчера вечером эта гипсовая голова показалась бы ей страшной. Это была голова стареющего человека безобидного вида с добродушным мясистым носом и хитрым прищуром глаз; на щеках и на лбу, словно следы какой-то болезни, проступили пятна сырости, делавшие эту комическую маску зловещей, и девушка вскоре отвела от нее взгляд.
Элизабет стало скучно. Однако из боязни снова предстать перед господином Эдмом она не хотела подходить к окну; к тому же царившая в доме тишина начала ее беспокоить. Может, о ней забыли? Решив пуститься на поиски господина Аньеля, Элизабет подошла к двери, но тут ее ожидал неприятный сюрприз: она стала крутить ручку туда и сюда, но дверь не открывалась.
От злости Элизабет крепко стукнула кулаком по двери, и в голове ее снова стали зарождаться планы бегства. Позабыв о недавних страхах, она подбежала к окну и перегнулась через подоконник, чтобы посмотреть, высоко ли над землей расположено окно. Сердце ее оборвалось. Стена из серого камня отвесно вздымалась над пропастью, которой она раньше не заметила из-за тумана. Можно было подумать, что усадьба Фонфруад была построена где-то выше, а потом сползала по пологому склону, пока не остановилась над самым обрывом. Правда, из окна девушка не могла видеть плоскую поверхность ржаво-красной скалы, на которую старый дом опирался уже более трехсот лет. На какую-то долю секунды у Элизабет возникло ощущение, что усадьба держится над бездной каким-то чудом, ей стало страшно, и она, зажмурившись, отступила от окна. Пол медленно поплыл у нее под ногами. Она присела, вцепившись в подоконник и глядя перед собой неподвижным, как у слепого, взглядом, стала ждать, пока не пройдет головокружение.
Чуточку оправившись, подняла ресницы и стала смотреть не на пейзаж, который теперь внушал ей страх, а на высокую бугристую стену, где было окно комнаты господина Эдма. Занавески не были задернуты, и сквозь стекло можно было видеть, что находится внутри; Элизабет не побоялась нанести соседу, так сказать, ответный визит, потому что в эту минуту комната казалась пустой. Сначала девушка увидела белый стенной шкаф с полуоткрытой дверцей, затем — угол стола, заваленного книгами и рулонами бумаги вроде географических карт, и наконец — кухонный стул. Приподнявшись на полу, Элизабет вытянула шею и устремила взгляд по-над пропастью, чтобы заглянуть в глубь комнаты. И ее усилия не пропали даром. В открытой двери она увидела невысокого мужчину и встретилась с ним глазами.