Полночь
Шрифт:
И не успела Элизабет оправиться от изумления, как осталась в столовой одна. Господин Аньель хлопнул дверью чуть громче обычного, потом открыл какую-то другую дверь. Эти звуки почти не нарушили царившую в доме великую тишину.
В представлении Элизабет тишина в этом доме была чем-то осязаемым. Мысленным взором она видела огромное помещение, что-то вроде собора с бесконечными переходами, где каждый звук прокатывается громом, отдаваясь в темных сводах, и теряется среди многочисленных колонн. Господин Аньель бродит без цели по дальним приделам, точно сомнамбула, но при этом остается уверенным в себе, ибо тишина — это его
Элизабет уже не чувствовала голода. Недовольная собой и господином Аньелем, отодвинула наполовину недопитую чашечку кофе и встала из-за стола. При дневном свете столовая казалась еще более безобразной, чем при электрическом, более зловещей. Наверное, уже много лет назад облупились цветастые обои между дверью и камином, а зеленоватое пятно в углу потолка, должно быть, расползалось с каждой неделей. Но никто здесь не обращает внимания на подобные вещи.
От досады Элизабет широко раскрыла глаза. Посмотрела через окно в сад, полого спускавшийся по склону, на который только что наползла тень от дома. Извилистые дорожки тянулись между черными газонами, над которыми тихо покачивались, точно бахрома мрачного занавеса, тяжелые лапы елей. Под вчерашним ливнем растения полегли, и местами сырая трава была примята, будто на ней ночью спали какие-то крупные животные.
Однако сад, при всей своей заурядности, не был лишен какого-то странного очарования; между деревьями, посаженными в беспорядке, так, чтобы они напоминали лес, взгляд терялся, как в лабиринте. Элизабет взялась за шпингалет, чтобы открыть окно, как вдруг чей-то мягкий и немного жеманный голос произнес за ее спиной:
— Советую вам не пытаться бежать этим путем. Я сама когда-то пробовала.
Элизабет обернулась и увидела молодую женщину в сером, которая смотрела на нее из-под наполовину опущенных ресниц с легкой улыбкой, чуть склонив голову к плечу. Судя по свежести лица, незнакомке было немногим более двадцати лет. Пышные светлые с рыжинкой волосы оживляли ее щеки и возвращали лицу миловидность, которой лишали его слишком тонкий и хитрый нос и узкий рот.
— Да, да, — продолжала она. — Сама когда-то пробовала. Мое имя есть Эва.
Она шагнула к Элизабет и протянула руку.
— А вы, — добавила Эва, вонзая в черные глаза Элизабет пристальный взгляд золотистых зрачков, — вы та самая Элизабет, которую мы ждем с Пасхи.
В ее резкости было что-то такое приветливое и дружеское, что Элизабет пожала протянутую ей руку и пробормотала несколько вежливых слов.
— Вчера вечером, — сказала Эва, не отвечая на ритуальные фразы, — вчера вечером я не смогла выйти к обеду. Так получилось, что я чуть не плакала от досады в своей комнате. Но я слышала вас играть на пианино.
Она взяла Элизабет за руку и повела к двери.
— Мы пойдем в библиотеку, и вы мне что-нибудь сыграете. Хорошо? Например, эту вещь Баха, которая напоминает чугунные узоры балконных перил. О, вы понимаете, что я хочу сказать. Сначала вот это, — она нарисовала пальцем в воздухе большую букву S, — а через некоторое время то же самое, но в обратную сторону. Вы можете смело пользоваться пианино, — сказала Эва, когда они вошли в библиотеку. — Оно мое. Впрочем, все, что здесь есть, — мое. А библиотека нравится мне больше всех остальных комнат.
Элизабет извинилась за то, что накануне помешала Эве наслаждаться покоем у камина, когда господин Аньель привел ее в библиотеку.
— О, это была не я, — возразила Эва. — Ох уж этот господин Аньель! — добавила она, пожав плечами и улыбнувшись. — Как это забавно! А что, старая овечка пыталась вас обнять? Нет? Удивительно!
Несколько минут она болтала на своем смешном языке, облекая во французские слова те мысли, которые складывались у нее на родном языке, и от этого они принимали порой какой-то мятежный смысл. Когда Эва волновалась, она почти всегда делала грамматические ошибки. В общем, неплохо управлялась с французской речью, пока движение души не уводило ее от чужого синтаксиса и не влекло к родному языку. Тогда она начинала чеканить слова, и в речи ее звучала непривычная для французского уха интонация, а суждения становились рискованными. Но в это утро она старалась следить за собой, ее смущала Элизабет, которую она посчитала красавицей. Любовно и в то же время властно она повела Элизабет к пианино.
Молодая девушка охотно подчинилась иностранке. Манеры Эвы казались ей забавными, а кроме того, у нее было столько вопросов, на которые могла ответить новая знакомая, что она не хотела проявить неучтивость к этой общительной особе, которая, конечно же, знала о Фонфруаде многое. Однако Элизабет для порядка запротестовала, заявив, что играет плохо, и быстро полистала стоявший на пюпитре альбом.
— Господин Аньель сказал, что в доме есть дети. Где они? — спросила Элизабет.
— Пошли в долину собирать тутовые ягоды. Вы их любите? Как-нибудь скоро мы отправимся туда вдвоем.
Потом Элизабет пожелала узнать, когда она увидит господина Бернара — не то чтобы этот человек особенно ее интересовал, но она хотела постепенно подобраться и к кому-нибудь поинтересней. Эва обняла ее за талию и широко улыбнулась.
— Как подумаю о господине Бернаре, мне становится смешно, — сказала она. — Разве он не должен был первым приветствовать вас в Фонфруаде? Впрочем, он еще надеется это сделать, только он опоздал, это сделаю я…
И она, смеясь, поцеловала Элизабет в щеку.
— А мать господина Эдма? — спросила Элизабет, когда они обе кончили смеяться. — Она уехала на весь день или к вечеру вернется?
Эва вдруг посерьезнела. Рассеянно ответила, что не знает; глаза их на миг встретились, затем иностранка отвернулась к окну и поморгала глазами.
— Мать господина Эдма… — вполголоса сказала она, словно говоря сама с собой. — Вот, значит, как вы ее называете.
Наступило недолгое молчание, и Элизабет услышала, как бьется ее собственное сердце.
— А господин Эдм? — решительно спросила она. — Я увижу его сегодня?
Эва не шелохнулась. То ли не поняла, то ли думала о чем-то другом.
Не отводя взгляд от окна, положила на клавиши тонкую нервную руку, которая тыкалась в клавиши, точно рука слепого. Под ее пальцами некоторые нотки прозвучали нежно.
— Когда я была ребенком, — сказала она вполголоса, — этот прелюд играла моя мать. Послушайте. Как будто с тобой говорит очень рассудительный человек, который намного умней тебя и смотрит на все происходящее вокруг как на бессвязный сон. Особенно вот этот пассаж, не правда ли? Такая простая сама по себе музыкальная фраза, а на ней держится небесный свод. У Баха вся музыка такая. Не представляю, как можно быть несчастным, если есть возможность слушать этот голос, облегчающий наши страдания.