Полночь
Шрифт:
— Элизабет.
— Это слишком длинно. Не годится. Элизабет, — продолжала она, обращаясь к девушке, которая уже встала из-за стола, — я буду звать вас Лизой. И нечего так на меня смотреть. Я предчувствую, я просто уверена, что мы безумно полюбим друг друга, — процедила она сквозь зубы.
Девушка быстро пошла к двери.
Господин Аньель догнал ее на лестнице.
— Надеюсь, вы извините моего кузена Бернара за то, что он не вышел поприветствовать вас, — пробормотал он, склоняясь к девушке. — Он не совсем здоров, небольшое недомогание…
— Да, конечно, — сказала Элизабет, зевая. — А что же остальные?
— Остальные,
— Ну да. Где же ваша кузина… Бертранда?
— Моя кузина Бертранда? Да вы ее только что видели. Это мать господина Эдма. Сводная сестра моего деда, видите ли, вышла замуж за сына госпожи Бодишон, урожденной Бутгурд. А Бутгурды связаны с родом господина Эдма в результате женитьбы сира Бутгурда (это было давным-давно), который чеканил монету в своих владениях недалеко отсюда, на некоей иностранке, имени которой я вам не назову, так как по известным причинам (о них расскажу как-нибудь в другой раз) мы, обитатели Фонфруада, предпочитаем не говорить о ней, особенно в присутствии госпожи Эдм, чтобы не гневить ее понапрасну. Вы слышали, как я за обедом упомянул мадемуазель Эву? Так вот она происходит по прямой линии от этой самой иностранки, она и сама иностранка. Что до матери господина Эдма, то я с полным основанием считаю ее своей кузиной, но при ней лучше не упоминать об этом родстве.
— Потому что ее это, конечно, раздражает?
— Она не признает родства по боковой ветви, — печально ответил господин Аньель. Но на моей стороне и гражданское, и церковное право. Права у меня не ахти какие, — продолжал он, немного оживляясь. — Но если бы мне очень захотелось, я мог бы называть ее кузиной Бернардой, а ее сына…
— Кузеном Эдмом.
Он испуганно прикрыл рот ладонью.
— Я не то хотел сказать, — пояснил он, понизив голос. — Я никогда бы не осмелился, дитя мое, назвать господина Эдма кузеном. Я только хотел сказать, что господин Эдм, несомненно, согласился бы со мной на этот счет, если бы об этом пошла речь. Его доброта не знает границ! Скоро я покажу вам дверь его комнаты, а вы постараетесь не шуметь, хорошо?
Тут он запыхался и поднес руку к сердцу. На площадке третьего этажа они остановились. Склонившись над перилами, Элизабет глянула в темную пропасть. Висевшая в прихожей лампа слабо освещала широкий черный колодец, образованный винтовой лестницей, которая извивалась, точно выползающая из бездны змея. И вдруг Элизабет невольно ухватила господина Аньеля за руку — ее охватило волнение, которое она и не пыталась скрыть. На фоне белых стен, источавших слабый свет, словно снег глубокой ночью, она увидела неподвижные фигуры огромных птиц, стоявших рядом на подставках, так что они касались друг друга распростертыми крыльями.
— Моя комната рядом с вашей? — тихонько спросила девушка.
Он отрицательно покачал головой и, пройдя вперед, бесшумно завернул в длинный коридор; Элизабет заметила, что он по-прежнему в калошах. Когда они проходили мимо электрической лампы, привинченной к потолку, господин Аньель поднял руку и прикоснулся к ней.
— Это ваш источник света, — прошептал он.
Элизабет ничего не поняла, но вопросов задавать не стала. Вот уже несколько минут она боролась с подступавшим к ней со всех сторон страхом и искала ответа на вопрос, как бы ей подольше удержать при себе господина Аньеля. Здесь он казался ей великаном. Его седеющая голова тонула в полумраке, девушка видела только долговязую фигуру в траурных одеждах; господин Аньель держался прямо, не наклоняясь ни вправо, ни влево, шел неслышным размеренным шагом. Всякий раз как они проходили мимо какой-нибудь двери, Элизабет ожидала, что он остановится, но в то же время, по необъяснимому противоречию, желала, чтобы он шел дальше, была готова шагать за ним по коридору всю ночь. Вдруг он обернулся к ней, переломился пополам и, приложив к губам палец, бородой пощекотал ее ухо.
— Сейчас мы пройдем мимо двери господина Эдма, — прошептал он так тихо, что девушка едва расслышала его слова.
И действительно, продолжая путь, они прошли мимо двери, не представлявшей собой ничего особенного, только перед ней, загораживая проход, стояли огромные ботинки из тех, что застегиваются на пуговицы. Немного дальше коридор делал поворот и почти сразу упирался в другую дверь, перед которой провожатый Элизабет остановился.
— В ту минуту, когда я должен пожелать вам доброй ночи… — начал он вполголоса.
Девушка поняла, что сейчас господин Аньель будет держать речь, и прислонилась к стене.
— …ибо мы пришли и вы стоите у порога вашей комнаты, так вот, прежде чем пожелать вам доброй ночи, я хотел бы просить вас о милости, дитя мое, и даже не об одной.
Элизабет подумала, что этот человек, обезглавленная темнотой фигура, хочет ее обнять, и она из боязни остаться одной, конечно, согласилась бы на это, однако желания господина Аньеля оказались куда более скромными.
— Я хотел бы, — продолжал он, — чтобы вы позволили мне называть вас Элизабет, когда мы будем наедине. А в присутствии матери господина Эдма я буду называть вас… да никак не буду называть.
— Согласна.
— Позвольте пожать вашу руку… Элизабет.
— Вы уходите, мсье Аньель? А я хотела еще кое о чем вас спросить.
В смятении Элизабет ухватилась за лацкан пиджака господина Аньеля и лихорадочно пыталась придумать, чем бы заинтересовать его, чтобы он не торопился к ожидавшей его в столовой матери господина Эдма. Посмотрела на его длинные волосатые руки, вылезавшие из-под накрахмаленных манжет и висевшие неподвижно, затем перевела взгляд на сверкающие калоши.
— Ах да, вот что, — сказала она. — Почему вы и здесь ходите в калошах?
Волосатые руки соединились перед грудью.
— Чтобы не шуметь и не беспокоить господина Эдма, — протянул он.
— Всегда?
— Да, Элизабет.
Наступило молчание, как будто только что произнесенное имя сразу создало известную натянутость в отношениях между Элизабет и господином Аньелем. В том месте, где они теперь находились, коридор освещался единственной лампочкой, под которой они только что прошли, и в полутьме можно было видеть лишь кирпичный пол да грязно-белую стену, снизу закрашенную до середины коричневой краской. В узком проходе они почти касались друг друга. Девушка увидела на стене темные полосы от спичек, которыми чиркали, чтобы зажечь свет, и тут ей вдруг пришла в голову мысль, а не сумасшедший ли этот самый господин Аньель, и она решительно взялась за ручку двери.
— Спокойной ночи, — пробормотала она.
Господин Аньель сначала ничего не сказал, потом пробормотал какую-то фразу, которую Элизабет не пожелала дослушать — она открыла дверь и скрылась в своей комнате. Прижавшись ухом к дверной щели, она прислушалась, немного стыдясь того, что не пожала руку господину Аньелю, как он того просил. Тот пробормотал еще что-то, но приглушенные усами слова не проникали сквозь дверь. Элизабет поняла только, что он говорил о свете.
— Да, — сказала она наугад.