Полное собрание рассказов
Шрифт:
Стыд омрачил лицо отца, но облако прошло.
— Я… никаких гадких сравнений не делал, — сказал Мерле.
Эти самые слова он произносил множество раз раньше. Франклин его к этому вынуждал, в точности, как вынудил сейчас, извинившись за то, что он не Карл Линберг.
— Я не хочу, чтобы ты был как Карл, — сказал Мерле. — Я рад, что ты таков, каков ты есть. Я рад, что у тебя собственная большая мечта. — Он улыбнулся. — Задай им жару, мальчик… и будь самим собой! Это ведь все, чему я тебя учил, верно?
— Да, сэр, — сказал Франклин.
Последний клочок веры в какую-либо собственную мечту у него вырвали. Он никогда бы не сумел мечтать на два миллиона долларов, не смог бы мечтать ни о чем, что стоило бы смерти отцовской мечты. Актер, газетчик, социальный работник, морской капитан — Франклин был не в состоянии задать кому-либо жару.
— Пожалуй, пора поехать к тете Маргарет, — сказал он.
— Давай. А я подожду со звонком Фергюсону или как там его до понедельника.
Мерле, казалось, пребывал в мире с самим собой.
По пути через парковку к своей машине Франклин прошел мимо нового фургончика Руди и Карла. Его отец им восторгался, и сейчас Франклин присмотрелся к нему внимательнее, — он всегда присматривался к тому, что нравилось отцу.
Фургончик был немецкий, ярко-синий, с белыми покрышками и мотором сзади. Выглядел он как настоящий маленький автобус: без капота спереди, высокая плоская крыша, раздвижные двери и ряды квадратных окошек по бокам.
Внутренность была шедевром аккуратности и столярного мастерства Руди и Карла. Там было место для всего, и все было на своем месте: ружья, рыболовная снасть, кухонная утварь, плитка, холодильник, одеяла, спальные мешки, фонари, аптечка. Там были даже две ниши — бок о бок — для закрепленных на ремнях футляров с кларнетом Карла и флейтой Руди.
Пока он восхищенно глядел в окошко, у Франклина возникла любопытная цепочка ассоциаций. Мысли о фургончике смешались с мыслями об огромном корабле, который выкопали в Египте и который тысячи лет провел под песком. Корабль был оснащен всем необходимым для путешествия в рай — всем мыслимым, кроме средств туда добраться.
— Миста Вагон-а, сэ-а! — произнес голос, и взревел мотор.
Франклин обернулся и увидел, что охранник на парковке его заметил и подогнал ему машину. Франклина избавили от необходимости пройти последние пятьдесят метров.
Охранник вышел и лихо отсалютовал.
— Эта зверюга, правда, делает сто двадцать пять, как написано на спидометре? — спросил он.
— Никогда не пробовал, — ответил Франклин, садясь.
Машина была спортивная, шумная и норовистая — на двух человек. Он купил ее подержанной, против воли отца. Отец ни разу в ней не ездил. Для своего путешествия в рай она была оснащена тремя бумажными носовыми платками со следами губной помады, открывалкой для пива, полной пепельницей и картой Иллинойса.
Франклин смутился, увидев, как охранник протирает лобовое стекло собственным носовым платком.
— Не надо, — сказал он. — Не надо. Бросьте.
Ему казалось, он помнит имя охранника, но он засомневался. Потом все же рискнул:
— Спасибо за все, Гарри.
— Джордж, сэ-а! — ответил охранник. — Джордж Мирамар Джексон, сэ-а!
— А, конечно, конечно, — сказал Франклин. — Извини, Джордж. Забыл.
Джордж Мирамар Джексон сверкнул улыбкой.
— Никаких обид, миста Вагон-а! Просто запомните на следующий раз — Джордж Мирамар Джексон, сэ-а!
Во взгляде Джорджа полыхала мечта о будущих временах, когда Франклин станет боссом, и внутри откроется большой новый пост. В этой мечте Франклин говорил секретарше: «Мисс Такая-то? Пошлите за…» И выкатывалось волшебное, великолепное, незабываемое имя.
Франклин выехал с парковки без мечты, сравнимой хотя бы с мечтой Джорджа Мирамара Джексона.
За ужином, после анестезии двух крепких коктейлей и водоворота забот тети Маргарет Франклин сказал отцу, что хочет со временем перенять фабрику. Он станет Ваггонером в «Насосах Ваггонера», когда отец будет готов отойти от дел.
Без боли и труда Франклин тронул своего отца так же глубоко, как Карл Линберг своими стальной пластинкой, стальным кубиком и, один бог знает, сколькими годами терпеливого стачивания ножовкой.
— Ты единственный… ты это знаешь? — захлебнулся Мерле. — Единственный… клянусь!
— Единственный в чем, сэр? — спросил Франклин.
— Единственный сын, кто держится за то, что построил его отец или дед, а иногда даже прадед. — Мерле горестно качнул головой. — Никаких больше Хадсонов в «Пилах Хадсона», — сказал он. — Сомневаюсь, что сегодня «хадсоном» можно хотя бы сыр нарезать. Никаких Флеммингов в «Инструментах и красках Флемминга». Никакого Уорнера в «Мостовых Уорнера». Никакого Хоукса, никакого Хинкли, никакого Боумэна в «Хоукс, Хинкли и Боумэн».
Мерле махнул на запад.
— Ты никогда не задумывался, кто все эти люди с большими новыми домами в том предместье? Такие дома, а мы с их владельцами никогда не встречались, даже не видели никого, кто с ними знаком? Это они перенимают, а не сыновья. Город выставлен на продажу, и они скупают. Теперь это их город — людей по фамилии Фергюсон из мест под названием Илиум.
— Что происходит с сыновьями? — сказал Мерле. — Они же твои друзья, мальчик. Ты с ними вырос. Ты знаешь их лучше, чем собственные отцы. В чем дело? В двух войнах? В выпивке?
— Не знаю, отец, — сказал Франклин, выбирая самый удобный выход. Он сложил салфетку с аккуратной окончательностью. Он встал. — В клубе сегодня вечером танцы, — сказал он. — Я думал сходить.
— Давай, — сказал Мерле.
Но Франклин не пошел. Он доехал до стоянки кантри-клаба, но внутрь не пошел.
Ему вдруг не захотелось видеть своих друзей — убийц мечты отцов. Их молодые лица был лицами стариков, висящих вниз головами, их выражения — гротескными и тупыми. Подвешенные вниз головой, они раскачивались из бара в бальный зал, оттуда к столам с игрой в кости, оттуда назад в бар. Никто не жалел их на той великой человеческой колокольне, потому что они станут богаты, если уже не разбогатели. Им не надо мечтать, не надо и пальцем шевелить.